— Коннитива, Варюха,— смеясь, отвечает Алексей.— Ничего поживаю.— И жестом приглашает: — Садись к столу, хозяйкой будешь.
— Аригато,— качает головой Варюха.— Спасибо.
Но Алексей не отстает:
— Чего там — аригато. Небось голодная с утра, а все скромничаешь.— Он спохватывается и представляет мне: — Это наша Варюха. Посыльная при конторе. Варюха, поздоровайся с дядей.
Девчушка делает реверанс и передо мною. И почему-то говорит:
— Сумимасэн. Извините.
При этом она улыбается всем своим лицом. Глазами, губами. Взлетом тоненьких выщипанных бровей. Ямочками на пухлых щеках.
— А это на ней боты,— неумолимо продолжает Алексей.— Японские. Варюх, показала бы клеймо!
Девчушка хитренько смеется и тянет, будто песенку:
— Вакаримасэн. Не понимаю.
— Откуда вы знаете японский? — удивляюсь я.
Но Алексей хохочет:
— С чего это вы взяли? Мы с нею просто так, от нечего делать, договор заключили: кто быстрее вызубрит русско-японский разговорник. Уж очень там слова... неудобные,— и он улыбается девчушке заговорщически: — Было дело, Варюха?
Та молча кивает, подсаживается к столу, курносым носом нюхает: что там осталось на сковородке? Морщится.
— Неужто не нравится? — удивляется Лукин.— А нам вроде ничего.
— Сумнмасэн, — говорит Варюха. — Извините. — И, сбившись с тона, удивленно восклицает: — С утра водку дуете?
Серега испуганно округляет глаза:
— Ты что, Варюха! Скажешь. Это же «Мартель» — лучший французский коньяк.
Борис начинает пододвигать консервы, ломти хлеба — все, что есть съедобного на столе, говорит в тон Сереге:
— А вот, пожалуйста, лимоны, устрицы, омары. Не желаете?
— О, «Мартель» не в моем вкусе. И потом, врачи назначили мне диету.— Она решительно отодвигает стул, встает: — Лешенька-Леша, можно тебя на минутку?
— Давай при всех,— рассмеялся Лукин.— Все равно слышим.
— Слышите, да не видите. — Она отвела Алексея в угол, жаркой скороговоркой пробормотала: — Велено передать — будут ожидать. Ждут ответа, как соловей лета.
— Пон-нятно,— протянул Борис. — Почтамт заработал. Неужели из-за этого шла? — Борис кивнул на записку.— Там же реки разливанные!
Варюха растерянно заморгала:
— Вот тебе и коннитива! Дура непричесанная, надо же, так бы и ушла...— Она круто повернулась к Лукину: — Дядька Черномор, прораб велел явиться. Одного, говорит, пусть оставят дневалить, остальным — аллюр три креста. А что это такое — аллюр три креста?
— Тайный шифр, тебе не понять.— Лукин нехотя поднимается из-за стола.— Что это ему приспичило? Полчаса не прошло, как виделись.
— А мне не докладывают,— отозвалась Варюха и напомнила Алексею: — Так как: передать что, нет?
— Передай, что в дождливое лето соловьи не поют,— жестковато усмехнулся тот.
Варюха вскинула голову:
— Ну да, чтоб она опять полдня ревела? — Словно ища поддержки, повернулась в нашу сторону. — Тихоня... Что-нибудь этакое загадочное завернет, а нам потом за валерьянкой бегать. Не понимаю, что она в нем нашла?
— Сами удивляемся,— поддакнул Борис.— Мало ли девчонок на стройке?
Серега фыркнул в кулак.
— То ли дело его Лариска!
— А что — Лариска? — вскинулся Борис.— Она-то тут при чем?
— Молчи, сердцеед! — Серега дурашливо затянул: — «Ох, не ходите, девки, замуж...»
— Вот такие дела, Варенька,— заключил Борис.
А та почему-то неожиданно обиделась.
— Смотри,— погрозила Борису.— Уведут Лариску из-под носа — обхохочемся.
— Ах, коварное существо,— притворно возмутился Борис. — Сгинь!..
— Варенька, рыбонька,— вмешался Алексей.— А и верно: не пора ли тебе. Мужское общество, табачный дым: Детям это вредно.
— Анюта, Анюта, кого ты полюбила? — трагически воскликнула девушка.— Раз вы так, не буду больше записок носить! Хоть погибайте от своей любви. И словарь с тобой, Алеша, зубрить не буду! — Она зачем-то поклонилась в мою сторону.— Гомэн кудасай. Прошу прощения.
Лукин тем временем одевался, ворчал:
— Ч-черт его дернул! С дурной головой и ногам покоя нет. Придешь, а там — какой-нибудь пустяк. Наряды выверить. Сальдо-бульдо.— Он застегнул плащ, поднял капюшон, напомнил: — Вы вот что, хлопцы. Треп трепом, а собирайтесь, коли зовут.— Потом повернулся ко мне: — Как: останетесь или уйдете?
— Чуть погодя.
— Остаешься за дневального,— приказал бригадир Сереге.— Убрать тут все, подмести.
— Одеколончиком побрызгать,— подхватил тот, но Лукин лишь погрозил пальцем:
— Не дури! Они ушли.
Остались мы с Серегой.
Мы остались вдвоем, и только тут я понял, что все это время, пока мы спорили о романтике и пили тепловатую водку, и позднее, когда у меня возникла эта стычка с Алексеем и когда пришла забавная Варюшка,— все это время я думал об одном и том же. О Сереге. Слушал, говорил, смеялся, а думать продолжал о своем.
И он, знаю, тоже думал. Обо мне.
Сейчас нам обоим не по себе, и мы это оба понимаем, и оба — уверен! — думаем: лучше б не было ее, этой минуты. Сергей без надобности двигает, будто пересчитывая, пустые стаканы, гремит вилками и ножами. И упорно не поднимает взгляда. Я тоже молчу.
Наконец он говорит чуть глуховато и с неожиданной хрипотцою:
— Варюшка-кнопка... На Надежду Румянцеву здорово похожа, верно? — И набирается мужества: — Так что: ознаменуем встречу, Алексей Кирьянович?
— А стоит? Вряд ли она вам так уж приятна.— Я решительно отодвинул в сторону свой стакан.
— Как хотите! — Подрагивающей рукой Серега наливает в стакан, пьет не закусывая, тянется за сигаретой, закуривает, и все это — не глядя, упорно не глядя в мою сторону.— Стало быть, узнали?
— А вы как думали?
Я-то думал... Мир велик.
— Мир способен и расширяться и суживаться. В зависимости от обстоятельств.
Трудная долгая пауза. Дальнейший наш разговор выглядит примерно так:
ОН: Понял. Пойдете до начальства?
Я: И для этого я вас все утро не узнавал?
ОН: Ценю... Да ведь и то учесть: кто в молодости не ошибался?
Я: А вот это бросьте! Вам сейчас сколько: двадцать пять?
ОН: Годик лишку добавили.
Я: А тогда было двадцать два. Только и разницы.
ОН: И тоже понял... Значит, я вам зачем-то нужен!
Он и тогда обезоруживал меня своей привычкой задавать вопросы напрямик. В лоб. Мне кажется, он
