просто не способен на поиск необходимых путей в разговоре.
— Зачем вы мне можете быть нужны, Бугаенко? Кстати, откуда это: Шершавый? Кличка?
— Почему? Фамилия,— возражает Серега.— Паспорт могу показать. В одном месте напутали, ну я не настаивал на уточнении.— Впервые за все это время он посмотрел на меня, не опуская взгляда.— Вы, Алексей Кирьянович, не из тех, кто страдает интеллигентской мягкотелостью. Писатель — писатель, а я помню, как ударили Косого, когда загорелся продсклад.
— И я помню. Да уж очень интересно узнать, какие корни пустило в вас время.
Шершавый стремительно поднялся, рывком, немножко театрально рванул рубаху на груди.
— А никаких! Во, чистенький. Ни одна статья не подходит. Кроме вашей.
Птенец ты, нахальный птенец, вот что я тебе скажу. Еще и перья топорщишь. Ну да ведь я понимаю, это совсем не от храбрости, а скорее наоборот.
Мне вдруг вспомнилось: когда-то, лет двадцать назад, меня, убежденного неохотника, друзья сманили на осеннюю охоту. В первый и в последний раз в моей жизни. Я так пи разу тогда не выстрелил, зато навсегда запомнил, как, раскинув устрашающе крылья, бросилась мне навстречу какая-то пичуга, когда среди кустарников я обнаружил в траве затаившийся выводок.
Я долго, изучающе разглядываю Сергея: что там ни говорите, а ладно скроен и крепко сшит этот настороженный угловатый парень.
— Зачем вы сюда вернулись, Бугаенко?
По мимолетной тени на его лице понял: ждал он именно этого вопроса. Заговорил, и голос его звучал искренне:
— Поверьте, сам не знаю! Честное слово... Я это время где только не мотался. Был, как говорится, рыбаком и моряком, пекарем и лекарем. А у самого — ну, верите! — ночи не было, чтоб не вспомнил об этих местах. Не вытерпел, махнул на все. И вот — приехал.— Он помедлил: — Так все-таки, Алексей Кирьянович, зачем я вам нужен?
Черт возьми, а еще говорят: сидят писатели, из пальца сюжеты высасывают. Да жизнь такое нагромоздит, такое насочиняет, что диву дашься!
— Если я вам покажу ампутированную ступню,— а это случилось по вашей вине, Бугаенко... — вы решите, я ищу вас, чтобы расквитаться. Если выну искусственную челюсть,— а без зубов я остался тоже из-за вас, Бугаенко,— вы еще более уверуете, что я вас разыскиваю. И ошибетесь.
Договорить не успеваю: Сергей поднимает голову, прислушивается и стремительно идет к двери:
— Входи, Анюта, входи. Что ты там за дверью?
За руку, будто ребенка, он вводит высокую девушку в блестящей от дождя «болонье».
— Вот, Алексей Кирьянович, полюбуйтесь: мокнет, а не идет. Заробела.
— Ничего я не заробела. Выдумаешь,— еще более смущается девушка.— Просто на минутку остановилась.
— Ла-адно, остановилась,— Серега помогает ей снять «болонью», усаживает возле стола, бросается подогреть чайник; все это он делает с несвойственной ему суетливостью, но девушка жестом останавливает: спасибо, не надо, ничего не надо.
— А я сидела-сидела,— говорит она, и голос у нее какой-то бесцветный.— На работу опять никто не пошел. Скучища! Девчонки платья перекраивают, я к этому всегда неприспособленная была. Дай, думаю, пойду к соседям.
— А соседей прораб по тревоге вызвал,— не ожидая вопроса, поясняет Серега.
— Что так?
— А шут его знает! Тучи метлой разгонять, не иначе.
— И то...
Она говорит, а я сбоку внимательно разглядываю их. Удивительное превращение: лицо у Шершавого светится; движения его заботливы и предупредительны, даже голос вдруг стал иным, совсем не тем напряженно-ломким, каким он был еще несколько минут назад.
— Держи полотенце,— командует Серега.— Волосы-то, глянь, мокрые. Так и простудиться...
Девушка послушно отжимает в ладонях влажную тяжелую косу и говорит, обращаясь почему-то главным образом ко мне:
— Смехота! У нас крыша худая. Ночью девчонки визжат. Вода сверху, прямо на койки. Мы уж тазы, кастрюли, ведра — все, что можно, собрали.
— А починить?
— Комендант говорит: когда сухо — незачем. А в дождь — какой тронутый на крышу полезет?
Мы перебрасываемся еще десятком таких же ничего не значащих фраз, но все трое понимаем, что это — так, для заполнения пауз. Внезапно Шершавый произносит, глядя на Анюту:
— Хочешь, отгадаю?
— Что?
— О чем собираешься спросить?
Она смеется, но как-то растерянно:
— Все равно правды не скажу. Я скрытная.
— Ты-то? — Шершавый глядит на нее, как на неразумного ребенка. И добавляет вполголоса: — Злится Анюта. Подойти невозможно.
— А почему, как думаешь? — с тоской, тоже вполголоса спрашивает девушка.
Шершавый невесело вздыхает.
— Вот вся и раскрылась. А говоришь, скрытная. Горе ты луковое.
Анюта как-то по-девчоночьи теребит пальцами кончик косы:
— Зачем так? Товарищ что подумает?
Я вмешиваюсь внезапно, сам еще не отдавая себе отчета, зачем это делаю:
— Хотите, девушка, совет дам?
Наверное, это было сейчас неуместным: и то, что я заговорил, и мой пошловато-самонадеянный тон,— подумаешь, ментор отыскался. Да, собственно, кто ты такой — учить человека?
Но Анюта не удивилась. Произнесла как-то устало и взросло, со вздохом:
— Не помогут мне советы.
— В ваши-то годы!
— Вот именно! — вставляет Шершавый.
— А совет нехитрый: время от времени вспоминать, что Онегин говорил Татьяне.
Анюта вскидывает на меня удивленный взгляд.
— «Учитесь властвовать собой». Властвовать, понимаете?
— А я тебе что твержу? — вмешивается Серега.— Вот ведь и Алексей Кирьянович то же самое.
— ...И не шлите никаких записочек. Только не обижайтесь, пожалуйста, на меня.
— Как? Вы и это знаете? — испуганно спрашивает Анюта.
— Я так давно живу на свете!..
Анюта внезапно заплакала, спрятав лицо в ладони.
— Ты что? — всполошился Шершавый.— Что ты, глупая?.. Вот еще, выдумала! Перестань.— Шершавый окончательно растерялся, и что-то жалкое появилось во всем его облике, в суетливости, с какой он пытался так и этак отвлечь девушку.— Ну да перестань. Видеть не могу девчоночьих слез.
Он кинулся к своей тумбочке, достал чистый носовой платок, взял Анюту за подбородок:
— Ну-ка, погляди на меня. Страхолюдина! На, вытри слезы.
Девушка берет платок машинально и так же машинально проводит им по лицу.
— Табаком пахнет...
А Серега, минуту подумав, срывается с места.
— Погоди, я тебе сейчас чего дам! — Из той же тумбочки он извлекает расписной, с глазурью, плоский пряник. — Держи. Сычиха на сдачу дала. Держи, держи..
Анюта как-то по-детски, беспомощно улыбается:
— Чудной ты!..
