Ах, мой мудрый, мой всезнающий режиссер!
Вот бы тебя сюда сейчас. На денек-другой, больше ты, наверное, не выдержал бы. В самый центр этого нашего беспокойного, разворошенного муравейника, в кипение страстей, горестей и радостей. Интересно, осмелился бы ты назавтра с обычным своим апломбом заявить: «Знаете, в жизни так не бывает!»
Сколько вот таких, непроизнесенных вслух монологов гибнет во мне в эти дни. Все дело в том, что исчез Алексей. Куда исчез? Как? Почему? Никто из нас этого не знает.
Первая мысль была у всех: несчастный случай. Что там ни говорите, тайга есть тайга. Три неосторожных шага от тропинки — и уже бурелом, заваль, ни зги не видать,— черт голову сломит.
О том, что Алексей мог сбежать, испугаться трудностей, никто даже мысли не допускает. И только бригадир неожиданно говорит вслух:
— Неужто дал стрекача?!
— Да ты что, Лукин? — негодующе останавливает его Серега.
И бригадир сокрушенно отмахивается:
— Э, что в лоб, что по лбу!
— А ты не спеши, не спеши с приговором,— зло возражает Борис.— Чего испугался? Да дьявол с ними, со слухами. Главное — Алешку отыскать!
Первую ночь никто из нас не спал. Мы поочередно ходили в контору строительства. Там было темно от махорочного дыма, толпились парни-дружинники, а неутомимый милицейский старшина Добрынюк, громадный, с черными усами, «висел» на телефоне. Он звонил везде, куда только можно было — в порт, что ниже нас по реке, в соседние поселки. Алексея не видали нигде.
— Вот что, парни, — сказал наконец Добрынюк, недружелюбно косясь на телефон и ладонью растирая затылок. — Все понимаю. Устали вы. А завтра снова на работу... И все-таки придется прочесывать тайгу.
Кто-то присвистнул. Но ни возражать, ни спорить не стал никто. А Добрынюк поднялся, выпрямился во весь свой рост, привычно поправил ремень:
— Не будем терять времени...
Ночь была темна, беззвездна и по-осенпему прохладна. В поселке светилась чуть не половина окон.
К утру, одуревшие от волнений и усталости беспокойной ночи, мы снова собрались в бараке. Роман Ковалев возвратился последним: оказывается, он все время ходил с дружинниками — сначала с одной группой, потом, не передохнув и получаса,— со второй, хотя никто его об этом не просил.
— Что, помоложе никого не нашлось? — укоризненно гроизнес Лукин.
Роман угрюмо молчал.
Никогда прежде я не поверил бы, что меньше чем за сутки человек способен так перемениться. Он болезненно почернел, ввалившиеся глаза сверкали нездоровым блеском, а движения были какие-то растерянные, будто собрался человек что-то делать, а что — не может вспомнить.
Лукин молча показывал мне глазами на Романа и сокрушенно покачивал головой.
— Надо что-то придумать,— ни к кому не обращаясь, повторял Роман.— Нет, надо же что-то придумать!..
Он-то и подал мысль: хорошо бы поговорить с Анютой, может, ей что известно? Мы переглянулись: а и верно! Как никому из нас до сих пор в голову не пришло?
В женский барак отрядили Лукина и меня; хотели еще послать Романа, но тот отказался наотрез.
— Не знаю, что стряслось,— ворчал бригадир по дороге, попадая в колдобины и чертыхаясь.— А только чует мое сердце, удивит нас еще этот распрекрасный Алешенька!
— Погоди, погоди,— обрывал я его.— Ты же сам говорил, что веришь Алешке, как себе.
— Говорил, ну и что? — Лукин снова спотыкался и исступленно бранился. Прежде за ним этого не наблюдалось. — Мало ли что говорил... Он, знаешь, из тех, у кого без чепэ ничего в жизни не обходится.
У меня разболелась нога; я шел, едва поспевая за ним, и передо мною неотступно стояла в памяти одна и та же картина.
...Наташина обнова — нейлоновая модная кофточка, темно-вишневая, с каким-то удивительным переходом полутонов от светлого и нежного, где основной тон едва угадывается, к густому и мощному, — чудо как шла смуглокожей, с тонкими чертами лица и копною светлых волос большеглазой Наташе. «Она еще силы своей не ведает,— думал я, пока она на носочках кружилась передо мною, с наивной непосредственностью хвастаясь обновой. — Войдет в годы — сколько сердец разорит!»
— Наташа,— осторожно говорю я.— Вы хорошо знаете Анюту?
Девушка глядит на меня удивленно, вполоборота через плечо:
— Да вроде неплохо. А что именно вас интересует?
— Ничего. Просто мне запомнилось, как она читает стихи.
— Вы тоже обратили внимание? Как настоящая артистка!
Я помню, как читала стихи Анюта. Она стояла, прислонясь спиной к стене и полузакрыв глаза. Что-то почти жертвенное и вместе с тем торжественное было в этой ее позе; в чуть запрокинутом бледном лице с голубой жилкой у виска; в тоне, каким она произносила стихи,— так, будто это вовсе и не стихи, а рассказ о чьей-то, может, даже собственной жизни.
Говорила она тихо и медленно — так говорят, когда отбирают, взвешивая каждое слово. Множество чтиц и чтецов довелось мне слышать на своем веку, но с такой манерой чтения встречался впервые.
— Вот, хочешь я самые страшные стихи прочту? — вдруг предложила она, оборвав себя на полуслове.
— Страшные? А разве такие бывают? — искренне удивилась Наташа.
— Бывают. Помню, когда первый раз читала, я чуть не задохнулась...
Анюта минуту-другую молчала, словно прислушиваясь к какому-то неведомому, одной ей слышному звучанию, потом заговорила низким, почти сдавленным до трагического шепота голосом, от которого у меня по спине пробежал тревожный холодок.
Она помедлила, а затем растерянно повела тонкими пальцами по лицу.
Наташа слушала, подавшись вперед и прикусив от напряжения губу.
— Нет, — вдруг перебила Анюта себя. — Не хочу! Не нравится. А вот что я люблю.— Каким-то мгновенным, неуловимым движением она поправила волосы, вскинула голову — и это был уже совсем другой человек. Она стояла гордая, счастливая:
Мы живы!
Кипит наша юная кровь
Огнем нерастраченных сил.
— Ой, Анютка,— восторженно всплеснула руками Наташа.— Ты же настоящая артистка.
— Выдумаешь,— смущенно улыбнулась девушка.
Вот, собственно, и все, что я тогда увидел. Но почему-то с того дня все чаще задумывался: так что же она такое — эта девушка с грустными глазами?
В девичьем бараке пахло хвоей (банки с веточками пихты стояли на всех подоконниках).
— А где же Анюта? — спросил бригадир, здороваясь. Одна из девушек молча показала глазами: Анюта лежала одетая, глаза ее были сухие, взгляд какой-то странный, отсутствующий. Лукин пошептался с девчатами, те понимающе переглянулись и вышли.
Бригадир поглядел на меня, словно спрашивая: «Ну кто из нас будет говорить?» Я ответил тоже
