Глава третья
Он исчезает, а в бараке наступает тишина. И тогда становится отчетливо слышно, как дождь с остервенением бьет по крыше.
Борис поднимается, берет с полки давно не чищенный примус, ставит его на край стола и начинает водить поршнем взад-вперед, хлюп-хлюп. Так он хлюпает несколько минут, потом выпрямляется и тыльной стороной ладони проводит по высокому лбу.
— Будь он неладен! Тут еще полгода — перестанешь понимать, в каком веке живешь. Бригадир, ответь: где же обещанная техника?
— Это насчет примуса? — в голосе Лукина откровенная насмешка. Он начинает складывать стопочкой свои бумаги, ладонями выравнивая их с обеих сторон.
Я наблюдаю, как он это делает, и почему-то снова думаю: глядя на его руки, ни за что не скажешь, что это руки рабочего.
— Да при чем тут примус?! — взрывается Борис.— Я серьезно. Живем! Вонючий примус, кайло, штыковая лопата... Варварство это — колоть орехи микроскопом.
— Не ори, человека разбудишь. Скажи пожалуйста! Это ты, что ли, микроскоп?
— А хоть бы! Я вот этими пальцами,— Борис на миг отпускает насос примуса и показывает свои пальцы в керосине. Они у него длинные и тонкие.— Я этими пальцами сложнейшие механизмы собирал. Электронику.
Алексей поворачивается на живот, ударами кулака взбивает подушку и углом подсовывает ее под себя. Усмехается:
— Утро воспоминаний.
— Молчи, твое дело десятое,— с неожиданной резкостью обрывает его Борис.— Нет, ты, бригадир, все-таки не уходи от ответа. Ты вдумайся: ехал человек сюда, верил, надеялся...
— А, собственно, чем ты недоволен?
— ...Надеялся,— будто не слыша, продолжает Борис и возбужденно жестикулирует. — А что получилось? До мечты — как до звезды, а кайло — пожалуйста, вот оно. Вкалывай, Борис Николаевич. Ликуй, грабарь... Доставай сало, где оно там у тебя?
Чем больше накаляется Борис (а мне-то в первые минуты показался он этаким тихоней!), тем невозмутимее делается Лукин.
— Эк тебя прорвало,— произносит он, не глядя на Бориса. Неторопливо, с обстоятельностью, как, должно быть, делает вообще все, он перекладывает в тумбочку бумаги, вытягивает из-под койки фанерный баул, с какими строители разъезжали по стране после войны, и достает кусок сала в холщовой тряпице. Прикидывает на руке.
— Да не колдуй ты,— нетерпеливо поторапливает Борис.— Глядеть противно...
— Последнее,— с сожалением замечает бригадир и начинает открывать перочинный ножик. Открывает, а сам нет-нет да и поглядит на Бориса с веселым любопытством.— С чего это ты завелся? — спрашивает он.— Серега небось еще и до Сычихи добежать не успел.
— А, провались она, Сычиха! — снова взрывается Борис.— Да хоть на сале-то не экономь.
— Говорю, последнее...— И неожиданно спрашивает: — Так, значит, не нравится, что грабарь!
— А то плясать? — Примус у Бориса наконец-то загудел негромким, ровным баском, выталкивая из себя венчик сизо-голубого огня.
— ...А тебе, я так понимаю, хотелось бы сразу по части электроники?
Борис глядит на бригадира вполоборота, с удивлением:
— Преступное желание?
Остатки сала начинают обратный путь: на дно баула, баул на пол и затем под койку. Лукин стряхивает ладони.
— Борис Николаевич кнопочки нажимает...
— Меня, между прочим, этому учили,— вежливо напоминает Борис.
Алексей со своей койки с любопытством поглядывает то на бригадира, то на Бориса, но в спор не вмешивается. Да Лукин, наверное, сейчас и не дал бы ему вмешаться. Согнутым указательным пальцем он приглаживает аккуратные усики, медлит, будто собираясь с мыслями:
— А тебя не учили, что для пульта сперва нужно площадку расчистить?..
— Правда? Под-думать!
— ...Лес вырубить.
— Да что ты говоришь?
— Здание построить. А для здания — кирпича обжечь-наготовить? А чтобы его обжечь, печку сложить?
— Глины накопать. Бригадир, смотри, в такие дебри заберешься,— предупреждает Борис.
— ...А чтобы ее сложить,— людей надо привезти. Да по возможности не в бараки, как нас с тобой, а в настоящие дома,— невозмутимо продолжает Лукин и спрашивает: — Этому тебя не учили?
Борис с грохотом ставит сковородку на примус. С тарелки на сковородку он переваливает кубики сала, и оно вскоре начинает разбрасывать во все стороны короткие невидимые стрелы.
— Разрешите ответить? — угрюмо говорит он.
Бригадир безразличен:
— Ну?
— «Ну», убеждает муж жену: «Ну»... Слушай, мы с тобой сюда вместе ехали, в одном эшелоне. И горя, и холода, и дыма — всего нахлебались вот так! — Он ребром ладони проводит поперек горла.
— Допустим.
— Вот и допусти. А я хоть раз говорил до сегодняшнего дня, что хотел бы чего получше? Да что значит хотел? Имею право, понял? Говорил?
— Ну не говорил,— подтвердил Лукин. И, молча отодвинув плечом Бориса, он начинает переворачивать ножичком сало на сковородке.— Окаянное!.. Я слушаю, слушаю. Не говорил — и что?
В фигуре Лукина, в его неторопливых движениях есть что-то домашнее, спокойное, так и ждешь, что вот сейчас он повернется к Борису и миролюбиво скажет: «Знаешь что, брось трепаться. Давай чем-нибудь настоящим займемся».
А Борис, но всему судя, решил выговориться. Он, видать, из тех, кто молчит-молчит, а уж заговорит — не остановишь. Прижимая буханку к груди, крупными ломтями режет хлеб и продолжает с той же напористостью:
— Помнишь, когда лес тушили, помнишь — я обжегся? Хоть раз пожаловался, что трудно?
— Ну, не пожаловался. Еще что?
— И еще,— Борис с таким грохотом вываливает на стол из ящика ножи и вилки, что бригадир мучительно морщится.— Со дня нашего знакомства ты от меня слыхал что-нибудь, кроме того, что я учился в электротехническом? Мне знаешь какое будущее прочили! Академик Арутюнов — тебе это имя знакомо? Лауреат... Так вот этот академик, когда я еще на втором курсе выступил на студенческой конференции, заинтересовался моей идеей одного прибора. Нигде в мире, говорит, не видел подобной конструкции. Доучивайтесь, говорит, и я вас к себе заберу... Так что же, по-твоему: я улучшать анкету ехал? Я Себя самого проверить ехал, понял? Какая мне человеческая цена.
Лукин разглядывает его с удивленьем, будто видит впервые.
— Гляди-ка ты. Семь месяцев молчал, а тут и впрямь прорвало. С чего бы? — Он обжег пальцы, чертыхнулся.— А что ж ехал-то? Нельзя было проще проверить?
— Значит, нельзя. Не всякая проверка — проверка.
Алексей неожиданно вмешивается, произносит с нарочитой ленцой:
— Ей-богу, охота вам!..
Но ни Борис, ни Лукин даже не повернулись, будто и не слышали его. Борис достает стаканы, с сомнением разглядывает их на свет и идет к умывальнику.
— Лешк, встал бы помог. Нет, ты, бригадир, будь честным. Ты от меня хоть одну жалобу слыхал
