когда?
Ага, вот теперь, похоже, черед Лукина. Он ухмыляётся, отставляет в сторону сковородку, а на примус водружает зеленый эмалированный чайник. Бригадир, конечно, видит, что Борис весь подался вперед, и все-таки не торопится с ответом.
— Слыхал — не слыхал. Говорил — не говорил... И что из того? Расчищать тебе место для памятника?
— Лукин, удар в диафрагму,— бесстрастно предупреждает Алексей.
— Не мешай,— останавливает его Борис.— Мне даже интересно.
— А полторы тысячи остальных, которые вкалывают здесь,— они что: улучшают анкеты? А эшелоны тех, которые еще только едут,— это как, штрафники, по-твоему? И вообще, не рано ли ты требуешь награды за свое железное мужество?
— Вот те на! — удивился Борис.— Называется, крутил-крутил и накрутил. Награда! Да я хоть слово сказал о награде?
Алексей потянулся, разминая мышцы. В голосе его все та же нарочитая ироническая ленца:
— Слушай, бригадир, загадочная ты, честное слово, личность.
— И этот туда же,— усмехнулся Лукин.— В чем же это, скажи на милость, моя загадочность?
— То ты нежный, как стельная корова. Вылизываешь нас,— Алексей очень похоже скопировал выражение лица Лукина.— То свирепый — куда там! Карабас-Барабас... А на самом-то деле какой?
Лукин некоторое время угрюмо молчит.
— А вот такой. Карабас...— Кто бы подумал, что и Лукин способен взрываться. Он резко шагнул к Борису.— Не было у меня забот — ваш скулеж слушать? Ты о руках говорил.
— Ну?
— Я ведь тоже, наверное, не в «козла» забивал? Вот этими,— резким движением он выкинул вперед крепко сжатые кулаки.— Вот этими самыми три сибирские реки перекрыл, да каких реки! А не кричу.
— Кричишь.
— Когда? Сейчас? А ты спроси, простил бы я себе, если б отмолчался? — Он задохнулся от обиды. Закончил миролюбиво:— Ты мне, знаешь, на психику не жми, не жми. Я таких, как ты, видывал. И таких, и всяких.
— Вот даже как! — Борис сощурился.— Всяких? Это не ответ, Лукин, ты давай по существу: если я не прав, то в чем? Насчет здания — не спорю. Убедительно. Но, между прочим, жизнь так хитро устроена, что в ней все. распределено. Кому здания строить, кому от поноса лечить, а кому пироги печь.
— И снова ты прав,— согласился Лукин.— И снова мне за тебя стыдно.
Алексей на каблуках, всем корпусом, крутнулся от неожиданности:
— А руководящий состав всегда так. Когда нет убедительных доводов: «Стыдно, товарищи! Мы за вас кровь проливали...»
Лукин вплотную подошел к Алексею, глянул в лицо:
— Сукин ты сын, Алешка...
— Бат-тюшки, сало горит! — с нарочитой тревогой всполошился Борис, бросаясь к сковородке.
Я чувствую, что притворяться дальше спящим мне уже нельзя ,— все равно не поверят. Поднимаюсь, тру глаза, бормочу: «Вроде вздремнул».
— Ну здравствуйте,— говорю я. И стою выжидательно.
Стою и чувствую, как три пары глаз с интересом разглядывают меня. Тяну воздух носом:
— Вот это понимаю! Земля обетованная.
— Кому как,— усмехается бригадир.— Парень чуть без пальцев не остался.
— Дело молодое. До свадьбы заживет.
— И то,— соглашается Борис. Без перехода спрашивает: — Жить к нам? Или переночевать?
— Вообще-то думаю пожить, если не прогоните,— я стараюсь говорить с веселой беззаботностью.
— Мы тут малость пошумели,— виновато оправдывается бригадир.— Не дали вам отдохнуть.
Пожимаю плечами:
— А я и не слышал. Спал как убитый... Ну и койка! Сама в сон кидает.
— Коечка ничего,— с неожиданной угрюмостью подтверждает Алексей.— Если кто без предрассудков.
— В каком смысле?
— Да слушайте его больше,— торопливо вмешивается бригадир.— Он у нас нет-нет и брякнет.
Борис фыркает и еще ожесточеннее гремит сковородкой.
— Почему же? — обижается Алексей. — А по-моему, порядочнее, чтоб человек сразу все знал. Поведай, бригадир, чье наследство принимает товарищ.
Наступает какая-то странная, томительная пауза. Лукин незаметно крутит пальцем у виска. Алексей пожимает плечами.
— Да что тут особенного,— вполголоса произносит он.
Начинаю понимать, что втягиваюсь в какое-то сплетение неведомых мне обстоятельств.
— Так, ерунда.— Лукин неторопливо одевается, обувается.— Кто будет спрашивать, я в конторе.
На улицу, под дождь он шагнул плечом вперед.
— А все-таки,— напомнил я.— Что за необычная койка такая?
Алексей посмотрел на меня оценивающе.
— Ладно. Они стесняются, я скажу. На этой койке спал Юрка Меерович — кореш наш. Золотой был парень. Весь свет исколесил. У него на крышке чемодана, знаете, что было написано? «Ист ор вест»... Забыл.
— «...Хоум из бест»,— подсказал Борис.
— Точно. «Восток или запад, а дома лучше». Английская поговорка.
— И что?
— Деревом придавило. Неделя, как похоронили. Не смущает?
Он глядит на меня холодно, вприщур, покачиваясь с каблуков на носки, руки в брюках. Э, да ты, оказывается, с пружинкой, парень.
— Не смущает. Хотя, конечно, человека жаль. В госпиталях в войну, бывало, постельное белье остывать не успевало...
Алексей зачем-то снял со стены Серегину балалайку, равнодушно потрогал верхнюю струну, потом опять повесил на гвоздик.
— Досадно, бригадир ушел,— говорит он, не глядя в мою сторону.— Ваши слова о войне — ему бальзам.
Борис смущенно крякает. Я понимаю, что Алексея сразу надо ставить на место. Видать, он из тех, кто признает лишь авторитет, властную силу. Говорю сурово:
— По-моему, это не повод для острот. Вам не кажется?
Борису неприятен разговор, он торопливо меняет тему:
— Работать к нам?
— Вообще-то, да.
Алексей не упускает возможности задеть меня. Угрюмо поглядывая, бросает:
— В каком качестве, если не секрет?
— Да какой тут секрет? Похожу, посмотрю, понаблюдаю.
— А потом выберете? — насмешливая улыбка возникает на смуглом лице Алексея и разом исчезает.— В ваши-то годы твердо знают, чего хотят. По крайней мере, специальность имеют.
— Ну, а если это и есть моя специальность?
— То есть?
— ...Ходить, смотреть. Думать. Не допускаете?
— Это как же: детектив-любитель? Хожу, гляжу, на ус мотаю?
— Ого, какие слова!
