За дверью стояли Вэл и какая-то женщина, похожая на автомобильный «дворник».
– Отлично!
Руби распахнула дверь. Вэл усмехнулся – в уродливом, тускло освещенном коридоре он выглядел на редкость неуместно, – шагнул к Руби и поцеловал ее в щеку.
– Как поживает моя новая звезда?
– Мать твою! – прошептала Руби, фальшиво улыбаясь странной женщине. – Я этого не ожидала.
Вэл отпрянул, нахмурившись.
– Я пытался тебе дозвониться, даже курьера присылал, но ты не открыла.
Руби сказала бы больше, но почувствовала себя неуютно под пристальным взглядом женщины. Она повернулась к гостье и отметила ее строгую прическу, дороroe черное платье. Костлявые пальцы держали незажженную сигарету. «Явно из Нью-Йорка, – подумала Руби, – похожа на служащую похоронного бюро». Она протянула руку:
– Здравствуйте, я – Руби Бридж.
Рукопожатие гостьи было крепким, но ладонь оказалась холодной и липкой.
– Джоан Пайнон.
– Входите.
Руби жестом пригласила гостей войти и поневоле взглянула на свою квартиру их глазами: ветхая, обшарпанная мебель, грязное, потертое ковровое покрытие на полу, а общее впечатление такое, словно все куплено на дешевой распродаже подержанных вещей.
Вэл направился прямиком к оставшемуся от Макса старому креслу с велюровой обивкой и сел. Джоан примостилась на самом краешке дивана, как птица на жердочке. Руби опустилась на другую подушку дивана и сделала изрядный глоток мартини.
– Я знаю, сейчас слишком рано для спиртного, – сказала она, – но не каждый день случается увидеть в газете непристойные снимки своей матери и потерять работу. Если так пойдет и дальше, к вечеру меня, пожалуй, собьет автобус.
Вэл подался вперед.
– Джоан – редактор из Нью-Йорка.
– Правда?
– Она приехала по поводу твоей матери.
Руби сделала еще один большой глоток обжигающей жидкости.
– Естественно. – Ей нужно было чем-то занять руки, и она пожалела, что у нее нет оливки, чтобы поднести ко рту. – Что вам нужно? – спросила она, повернувшись к Джоан.
– Я работаю в журнале «Кэш». Мы бы хотели, чтобы вы написали разоблачительную статью о матери. – Джоан улыбнулась, обнажив желтые зубы заядлой курильщицы. – Мы можем нанять «литературного нефа», но Вэл говорит, что у вас хороший слог.
Комплимент. Как приятно. Руби откинулась на спинку дивана, разглядывая Джоан.
– Значит, вы хотите, чтобы я предала свою мать?
– Кто кого предал? – возразила Джоан. – Ваша мать вещала на всю Америку, призывая чтить узы брака и во всем ставить детей на первое место. Опубликованные фотографии показывают, что она лгунья и лицемерка. Мы навели справки: в то время, когда были сделаны снимки, Нора была замужем за вашим отцом. Народ имеет право знать, кто дает ему советы.
– Вот как, мы заговорили о правах человека…
Руби сделала очередной глоток мартини.
– Руби, это будет всего лишь статья, не книга, – вставил Вэл. – Пятнадцать тысяч слов, не больше. Но она может сделать тебя знаменитой.
– Богатой и знаменитой, – уточнила Джоан.
Это наконец привлекло внимание Руби. Она поставила стакан и повернулась к Джоан:
– Насколько богатой?
– Вы получите пятьдесят тысяч долларов. Половину суммы я готова заплатить вам прямо сейчас, а вторую половину получите, когда напишете статью. Единственное условие – никаких интервью до того, как она будет опубликована.
– Пятьдесят тысяч долларов?
Руби снова потянулась за стаканом, но от волнения не могла пить. За какие-то жалкие слова… От нее требуется всего лишь сервировать жизнь своей матери на блюде для публичного потребления.
Руби отставила стакан. Принять решение было нелегко. Ей хотелось бы с кем-то посоветоваться, но она всегда с трудом доверяла людям, и это делало невозможной близкую дружбу. Конечно, у нее остался отец, но он занят новой семьей, и между ним и Руби уже нет прежней близости. А сестра все последние десять лет пыталась простить мать, можно не сомневаться, что она посоветовала бы Руби отказаться от сделки. Каро отвергла бы саму идею вывешивать семейное грязное белье на всеобщее обозрение.
– Я не очень хорошо знаю свою мать, – с расстановкой проговорила Руби, пытаясь выиграть время. – В последний раз я виделась с ней девять лет назад, на свадьбе сестры. Мы не разговаривали.
Это было не совсем так, Руби говорила с матерью. Нора тогда сказала: «А я-то думала, что самое неприятное в сегодняшнем мероприятии то, что придется надеть розовое полиэстровое платье» – и
