Как приятно иметь человека, который о тебе заботится, даже если ты ему за это платишь!
– И отдать себя на растерзание стервятникам? – Нора грустно улыбнулась. – Правда, сезон охоты на Нору Бридж открыт повсюду, где бы я ни появилась.
– Ты говорила о Руби, – напомнил Лео.
– Я знала, что придется нелегко.
Хотя бы это было правдой. Нора догадывалась, что ей будет больно видеть горечь и неприязнь дочери вблизи и во всех подробностях, так и оказалось.
– Нора, мы об этом говорили. Если она тебя ненавидит, то только потому, что была слишком мала, чтобы тебя понять.
– Лео, мне уже пятьдесят, а я по-прежнему ничего не понимаю.
– Ты должна рассказать правду, не только ради себя самой, но и ради Руби.
Нора тяжело вздохнула. Мысль открыться любимой дочери показалась ей абсурдной.
– Я всего лишь хочу увидеть, как она мне улыбнется. Только один раз, и тогда я сохраню это воспоминание навсегда. Я не рассчитываю, что она отнесется ко мне с симпатией, а уж о том, что снова меня полюбит, и речи не идет.
– Ах, Нора…
В голосе психиатра она услышала знакомое разочарование.
– Лео, ты ждешь от меня слишком многого.
– А ты просишь слишком мало, Нора. Ты так боишься своего прошлого, что…
– Лео, скажи мне что-нибудь полезное, – перебила его Нора. – Ты сам отец, посоветуй что-нибудь.
– Поговори с дочерью.
– О чем? Как мы можем зачеркнуть то, что случилось одиннадцать лет назад?
– А ты делай по одному шагу за раз. Попробуй так: каждый день ты рассказываешь ей что-то личное о себе, только одно, и пытаешься узнать что-то одно о ней. Это немного, но для начала неплохо.
– Что-то личное о себе…
Нора обдумала слова врача. Пожалуй, это ей удастся. Надо только найти способ разделить с дочерью один момент искренности за день. Это не много и наверняка ничего не изменит, но по крайней мере не невозможно. Во всяком случае, это самое большее, на что она может сейчас надеяться.
Руби прошла по всему дому от окна к окну, отдергивая занавески и впуская тусклый свет пасмурного дня. Было лишь около трех часов, но Руби знала, что вскоре облака совсем скроют солнце.
Внезапно она поняла, что безмерно устала. Ночной телефонный звонок, поездка в аэропорт и ранний перелет, затем дорога до острова, – все это разом навалилось на нее и лишило сил. Если она утратит бдительность, то рискует проиграть битву со своими эмоциями и разревется при виде старого дома.
Наконец Руби добралась до кухни, которая одновременно служила столовой. Здесь ничего не изменилось. У окна помещался круглый стол кленового дерева, рядом – составленные вместе четыре стула со спинками из перекладин. В центре стола, между фарфоровыми солонкой и перечницей, сделанными в виде крошечных маяков, стояло запыленное пластиковое украшение – розовые георгины. На специальной полке над разделочным столом лежала кулинарная книга, открытая на странице с рецептом лимонного печенья. На вешалке возле духовки висели в ряд четыре посудных полотенца с ручной вышивкой.
Руби прошла через арку, отделяющую кухню от гостиной, и посмотрела на латунные судовые часы, висевшие в центре арки. Часы стояли – батарейки в них не менялись, наверное, уже несколько лет. Но Руби помнила, что когда-то их короткое «дзинь-дзинь», повторявшееся каждые полчаса, было одним из звуков, составлявших саундтрек их шумного семейства.
В гостиной перед большим камином, отделанным песчаником, стояли мягкий диван и два обитых кожей стула. У противоположной стены выстроились книжные шкафы, заполненные выпусками «Ридерз дайджест», собранными на протяжении двух поколений. Здесь же стояла стереосистема. Самые любимые диски семьи Бридж хранились в красном пластмассовом ящике от молока. Руби увидела, что сверху лежит альбом «Венус» группы «Бананарама». Этот диск принадлежал ей.
Ее внимание привлекли фотографии на каминной полке. Рамки были не такими, как ей помнилось. Нахмурившись, Руби подошла к камину. Здесь находились только фотографии детей Кэролайн, и ни единого снимка Руби или хотя бы самой Каро.
– Очень мило, – пробормотала Руби и поплелась к узкой лестнице. Поднимаясь по скрипучим ступеням наверх, она почему-то чувствовала себя всеми забытой.
Ее пальцы оставляли на пыльных перилах извилистые следы. Второй этаж был совсем маленьким, на нем поместилась только одна полноценная спальня. В начале семидесятых дедушка Бридж оборудовал в бывшей гардеробной ванную, в ней едва хватало места, чтобы, наклонившись над раковиной, почистить зубы. Весь этаж был застелен зеленым, как авокадо, и довольно уродливым ковром.
Руби открыла дверь в спальню родителей и включила свет. В комнате доминировала большая кровать с латунными спинками, по обеим сторонам от нее симметрично расположились французские столики, на которых стояли желтые лампы с зелеными абажурами, украшенными золотистыми бусинками.
«Стиль Лас-Вегаса», – говаривала бабушка. Руби вспомнила, как старушка сидела в этой самой комнате в кресле-качалке, ее морщинистые руки с выступающими венами сноровисто орудовали спицами. «Шерстяных пледов никогда не бывает слишком много» – еще одно ее изречение. Она повторяла его всякий раз, когда принималась за вязание нового. Когда она вязала, на старом проигрывателе всегда стояла пластинка Элвиса Пресли.
Давно уже Руби не вспоминала бабушку так отчетливо. Вероятно, ей нужно было увидеть этот дом, чтобы воспоминания о хороших временах вернулись. Комната сохранилась точь-в-точь такой же, какой была тогда, Нора не стала ее переделывать. Когда бабушка и дедушка умерли, отец перевез семью в более просторный дом на острове Лопес, а этот остался в качестве летнего.
