скажет, наверное, миссис Буклингем. И лишь две-три пожелтевших фотографии будут еще некоторое время свидетельствовать о том, что у него было когда-то лицо, а потом и их унесет поток жизни: пожары, войны.
Когда наступает ночь, люди делаются одинокими, как снежинки, падающие с серого свинцового неба. Иногда мы пролетаем мимо уличного фонаря, и тогда нас становится видно; на одно мгновение нас можно отличить друг от друга, мы становимся видимыми, реальными. Мы существуем. Потом мы снова исчезаем в серой мгле, и земля притягивает нас к себе.
Если бы я не был так пьян, я не стал бы мучить себя подобными мыслями, думал он. Думай о чем- нибудь другом, Джейсон, вспомни какой-нибудь веселый вечер или хорошенькую девушку.
Но веселые вечера казались ему теперь миражами, тонкой восковой кожей на почерневшем мертвом лице.
Вспомни какую-нибудь песню. Да, верно. Надо спеть какую-нибудь песню, которая согрела бы его, пока он не доберется до дому. Он начал петь «Воздух Лондондерри», но против обыкновения эта песня не принесла ему утешения. Потом он запел «Зеленые рукава», однако и она звучала невесело. Джейсон сердито топнул ногой и упал. Некоторое время он барахтался в снежной каше и не мог встать. Ему стало страшно — не дай Бог, он так и останется здесь лежать, — и тогда он заметил, что у него текут слезы, те слезы, которым он не давал воли. Джейсон чертыхнулся. Если бы он не был так пьян!
Наконец он снова стоял на ногах и даже вспомнил песню, которая могла его утешить, она сама явилась к нему и отодвинула прочь образ холерной шхуны:
На душе у Джейсона сразу стало светлее. Он вспомнил, как ее исполнял хор мальчиков на Бетнал- Грин-роуд, вспомнил рождественские богослужения в церкви.
Да, это помогло. Мелодия была очень красивая. Он пел по очереди второй и третий голос. Продолжая петь, он завернул за последний угол:
Джейсон остановился. Перед ним возле бочек с золой в снегу лежал человек. Он шагнул к этому несчастному и снова остановился, замер. Это была девушка, одна из тех бесчисленных пташек, из тех безымянных, которыми был наводнен город. Одета она была бедно — темная обтрепанная юбка, блузка, жакет. Голые ноги на фоне снега казались синими, как у покойника. У нее не было даже платка на голове. Темные волосы были закручены на затылке в жалкий узел.
Джейсон выпрямился и подошел к ней, хотел нагнуться, но вдруг подумал, что девушка мертва. При мысли, что ему придется прикоснуться к трупу, его замутило, и холерная шхуна снова всплыла в его воображении. Потом он все-таки нагнулся и потряс девушку.
Она лежала лицом вниз. Он перевернул ее на спину, узел распустился, и Джейсону пришлось смахнуть волосы, упавшие ей на лицо. Он сел на корточки и посадил ее, прислонив к своим коленям. Она была неимоверно худа, глазные впадины были залеплены грязью и снегом. Даже в темноте Джейсон разглядел, что девушка бледна как снег.
Она умерла, подумал он и похолодел. Но тут же сообразил, что девушка не окоченела, нет, ее тело мягко лежало у него на коленях. Он задумался… Rigor mortis, трупное окоченение, наступает обычно через полчаса или час после смерти, на морозе — немного быстрее. Он провел рукой по ее шее — она была холодная, но не ледяная — и нащупал пульс; через равные промежутки времени его пальцы ощущали слабые, но явственные удары.
Слава Богу, ты жива, подумал он. Потом смахнул снег с ее лица, с ушей, похлопал по щекам. Девушка не реагировала. Он похлопал еще несколько раз, потряс ее. Тогда она начала проявлять едва заметные признаки жизни: у нее дрогнули веки, рот приоткрылся, и она издала короткий стон, даже не стон, а вздох.
Джейсон был доволен результатом. В то же время он думал: что мне делать, если сейчас кто-то пройдет мимо? Например, полицейский? Ведь они подумают… О, черт!
— Вставай, девочка! — довольно громко сказал он.
Но она опять перестала проявлять признаки жизни. Он сильно встряхнул ее:
— Проснись же! Нельзя здесь лежать!
На этот раз она сделала попытку открыть глаза, даже попробовала остановить на нем взгляд, но это у нее не получилось. Глаза закатились и стали видны белки; Джейсон встревожился: может, она больна или очень пьяна? В таком случае ему будет трудно поднять ее на ноги. В самом деле, от нее слегка пахло джином. Наверное, она споткнулась, упала и не смогла встать, ведь он и сам только что боялся, что не сумеет подняться. А может, кто-нибудь ударил ее и хотел воспользоваться ее беззащитностью, но его спугнули? В этом районе такое случалось нередко. Он взглянул на узкую полоску неба между домами. Оттуда валил густой, холодный снег. Освещенные городом облака были красновато-серые.
Он снова опустил голову и увидел большие темные глаза, испуганно и отрешенно смотревшие на него.
— О! — воскликнул он. — Ну как, пришла в себя?
Она молчала, не спуская с него глаз. На лицо ей падали и тут же таяли снежинки.
— Ты знаешь, где ты? — спросил он. Ему хотелось поскорей уйти домой.
— На небесах, — уверенно ответила девушка.
— Что? Нет, девочка, ты не на небесах. Ты лежишь на улице, на Барнарт-элли. Я нашел тебя здесь.
— О!
— Я думал, ты умерла. Наверное, ты упала и не смогла встать?
Она не ответила, ее глаза снова закрылись. Джейсон изучал ее худое некрасивое лицо. Глазные впадины были глубокие и темные, скулы и нос заострились. Лет ей было семнадцать, от силы восемнадцать. Но в ней было что-то старушечье… А глаза… Такие глаза бывают только у очень старых людей, уже не узнающих мира, в котором живут, забывших, кто они, и не жаждущих ничего, кроме смерти. Он вспомнил свою бабушку, умершую, когда ему было шесть лет. У нее тоже были такие глаза, они сверкали, как черные угли в глубоких круглых колодцах. Бабушка каждый день забывала, что Джейсон ее внук. Никого не узнавала. Он боялся ее.
Такие глаза были и у этой тщедушной девушки, упавшей в снег. Старушечий взгляд. Лоб и верхняя губа были уже отмечены болью, серые губы в темноте казались синими. Что-то в ней напоминало…
