А вырос он так, что весь его гардероб пришлось сменить. Ему исполнилось шестнадцать, потом семнадцать. Он быстро стал одним из лучших учеников в классе маэстро.
Внешне маэстро всегда был спокоен и невозмутим. То, что он говорил Лео о занятиях, оказалось правдой: десять часов в день. Маэстро перестал концертировать и полностью посвятил себя преподаванию. Он был суров со своими учениками, одинаково замкнут, одинаково безжалостно критичен, одинаково точен и никогда не улыбался. Доверие, мелькнувшее между ним и Лео в Хенкердингене, больше не появлялось.
Ученики знали, что их учитель великий скрипач. Они трепетали перед ним. И много занимались. Они знали его, но никто ничего не знал о нем.
Однажды в субботу вечером Лео шел домой с двумя товарищами по классу, Жан-Сиром, который был немного старше его, и Даниэль, у которой густая грива рыжих волос то и дело падала на лицо. Они слушали концерт, а потом ходили на танцы, им было весело, они были возбуждены, и вокруг них словно витало светлое облачко смеха.
Лео и Жан-Сир не заметили человека в черном, занятые своим разговором (Слушать Моцарта — все равно что пить шампанское ушами!). Даниэль с восторгом внимала им. Однако глаза ее, скрытые гривой волос, очевидно, следили за всем происходившим вокруг, потому что она вдруг остановила своих спутников.
— Маэстро! — беззвучно прошептала она. Лео и Жан-Сир не сразу поняли, о ком она говорит. Потом они остановились и с ужасом уставились на человека, который шатаясь вышел из боковой улицы. Он был грязен и страшен. Их он как будто не видел.
— Может, не надо?.. — неуверенно начал Лео, но друзья поняли его. Едва ли маэстро хотел, чтобы они видели его в таком состоянии.
— Наверное, он предпочел бы обойтись без посторонних, — тихо сказал Жан-Сир.
Они услышали неразборчивое бормотание маэстро и остановились в растерянности. Жан-Сир побледнел от волнения. Все это было неестественно, невозможно. Неужели это их всегда подтянутый, строгий учитель, неужели этот человек, упавший у них на глазах в сточную канаву, — великий, всемирно известный музыкант. Да это жалкое, опустившееся существо, больная собака! До них долетело рычание. Маэстро был непохож сам на себя, лицо у него отекло, глаза помутнели.
Первой опомнилась Даниэль.
— Ему надо помочь, — сказала она. — Не дай Бог, его увидит полицейский. Или он повредит себе руки.
Они подошли ближе.
— Помочь вам, господин профессор?
— Постойте, никак это… — Он смотрел на них и не узнавал. Было видно, что он пытается взять себя в руки.
У своего профессора не спрашивают: Вы не пьяны? Спрашивают: Вам плохо? С вами что-то случилось?
Маэстро ответил не сразу.
— Да нет, со мной все в порядке, — хрипло ответил он. — Ничего страшного не случилось. Ни-че-го. Нет-нет. Но они улетели. К сожалению, они улетели! Все. Да-да…
— Кто улетел? — спросила Даниэль, пока они медленно и почтительно вели маэстро по улице. — Что улетело?
— Все. Все деньги.
— Что вы говорите, господин профессор? У вас украли деньги? — продолжала расспрашивать Даниэль, оказавшаяся более практичной, чем ее друзья.
— Деньги? Я же говорю, что мои деньги улетели. Ха! Да плевать я на них хотел! Плевать мне на деньги!
Молодые люди переглянулись. Лео чувствовал, как при виде этого пьяного человека в нем поднимается тошнота. Эта картина что-то напомнила ему, вызвала тревогу.
Его вдруг озарило:
— Вы потеряли деньги, господин профессор?
Маэстро подозрительно посмотрел на него:
— Что вы меня все пытаете? А… юный Левенгаупт! Ведь вы юный Левенгаупт, если не ошибаюсь? Несчастный мальчишка из Швабии? Гм? Избалованный бархатный мальчик с локонами? Не отрицай! Я узнал тебя! Не забывай, мне известны твои самые сокровенные тайны! Что вы делаете в городе в это время суток, молодой человек? Гм? Разве вам не положено сидеть сейчас дома и готовить уроки? Вам следует больше заниматься, молодой человек. Больше заниматься. И меньше задавать вопросов.
Даниэль и Жан-Сир в ужасе смотрели на учителя.
Маэстро стало плохо. К ним подошел полицейский и спросил, все ли в порядке. Даниэль испуганно ответила, что все в порядке, просто господину нездоровится. Полицейский флегматично пожал плечами.
— Нездоровится, — буркнул он и ушел.
Лео машинально помогал друзьям вести маэстро. Наконец он понял, что произошло с учителем. Думать об этом было больно. Он надеялся, что маэстро не проговорится и не выдаст Даниэль и Жан-Сиру его тайну. Не успели они пройти несколько шагов, как маэстро сказал:
— У нас составилась приятная партия в баккара. Я уже выиграл довольно крупную сумму. Сперва мне везло, но… Но теперь я разорен. Вот так.
Лео кивнул друзьям.
— На той улице есть игорный дом, — тихо сказал он.
— Понимаете, — едва ли не назидательно продолжал маэстро, — за последние шесть месяцев я умудрился проиграть все, что у меня было. Все, что я заработал за двадцать лет. Удивительно, как быстро приходят и уходят состояния в наши дни. Впрочем, уходят быстрей, чем приходят; как я уже сказал, мне понадобилось двадцать лет, чтобы заработать эти деньги. Я… дайте-ка припомнить… я заложил все, что у меня было. Деньги счет любят. Но нынче вечером я проигрался в пух и прах. И тогда дошла очередь до скрипки… Мне пришлось… гм… мне пришлось дать им расписку, что отныне и на вечные времена моя скрипка принадлежит им, иначе меня бы оттуда не выпустили. Да-а…
Лео остановился.
— Но не Гварнери же! — воскликнул он. — Не Гварнери!
Даниэль и Жан-Сир тоже остановились и уставились на маэстро так, словно впервые увидели его.
— Да. — Маэстро потупился. Им даже показалось, что он протрезвел. Потом заикаясь сказал: — Скри-почка Джу-зеппе Гвар-нери…
— Это невозможно! — прошептал Лео. — Невозможно!
Маэстро поднял на него глаза. И если раньше друзья не понимали, что имеется в виду, когда говорят: человек раздавлен, — теперь при виде маэстро они это поняли. Неожиданно его лицо стало злобным, он нахмурился и мрачно поглядел на них.
— Вас это не касается! — процедил он сквозь зубы. — Вы забыли, кто я? Да что вы вообще понимаете? Мелюзга!
Они стояли опустив головы.
— Впрочем… впрочем, это никудышная скрипка. Очень плохая, — равнодушно заметил он. — Не стоит жалеть. К тому же я ее отыграю. Не сомневайтесь. Мне это раз плюнуть. Завтра или послезавтра. Вот увидите!
— Черт подери! — вырвалось у Лео.
— Лео! — с укором воскликнула Даниэль. Лео замолчал.
Они отвели маэстро домой.
Однако в понедельник утром, как всегда в восемь часов, маэстро был в классе, безукоризненно одетый, с непроницаемым лицом. Накануне Даниэль, Жан-Сир и Лео решали, что им делать. Ясно было одно: надо держать язык за зубами. Они робко встретили его взгляд. Перед началом урока маэстро с каменным лицом оглядел своих учеников, но по нему ничего не было заметно; глаза его задержались на
