никого нет.
— Славная девочка. — Мне все еще было стыдно, что сначала я назвал ее про себя невзрачной.
— Это верно, хорошая девчушка. — Он поправил на мне одеяло, разгладил наволочку. — Днем она будет навещать тебя, пока я на работе, да и бабушка тоже. Покормят, дадут лекарство.
Мы помолчали, потом я спросил о том, что не давало мне покоя:
— Лонни, как вы думаете, мы найдем Джоя?
— Обязательно найдем. Он где-нибудь поблизости. Прошло всего три дня, как мы тебя привезли. Его ищут в Омахе, Линкольне и во всех маленьких городках в округе. Этот постреленок от нас не уйдет.
— Я гнусно обошелся с ним. Сам не знаю, что на меня нашло. Джой не догадывался про жар. А я ведь бредил.
— В этом, наверное, все дело.
Лонни задумчиво глядел на меня и кивал головой, будто соглашаясь со своими мыслями. Потом неторопливо завел будильник и собрался в спальню.
— Теперь главное, чтобы ты поскорее поправился. Ни о чем не беспокойся, Джош. Найду я твоего братишку.
Остаток ночи я не сомкнул глаз — все думал о Джое, строил догадки, надеялся. Наступит ли день, когда я снова его увижу? Когда я проснулся, Лонни уже ушел на работу. Вскоре пришла его мать, тихая, робкая старушка с добрыми глазами. Умыла меня, покормила завтраком, дала лекарство. Она почти ничего не слышала и от этого казалась нелюдимой. Покончив с делами, она ушла. Я оставался один до тех пор, пока не появилась Дженни с маленьким радиоприемником. Ее было не узнать: та же просторная рубаха и голубые мальчишеские брючки, но волосы не заплетены, как вчера, в косички, а распущены и перехвачены красной ленточкой. Такие красивые, светло-каштановые кудри. Она поздоровалась, и ее щеки заалели румянцем, скрывшим веснушки. Да она просто хорошенькая! Сам-то я, наверно, похож на бродягу. Я оробел и долго не мог справиться со смущением. Она поставила радио на столик у моей кровати.
— Нам в школе задали послушать первую речь президёнта Рузвельта. Может, и тебе будет интересно?
Я и думать забыл о президентских выборах. Долгие месяцы прошли в неустанных поисках еды и ночлега. Разве то, что происходит в столице, может отразиться на моих делах? Но в тот день, 4 марта 1933 года, я готов был слушать что угодно, лишь бы отвлечься хоть на миг от страшных мыслей о Джое. Когда Дженни нашла нужную станцию, диктор уже начал репортаж из Вашингтона. Несмотря на колючий ветер, вокруг Капитолия собралась стотысячная толпа: усталые, сумрачные лица, и что удивительно — в огромной толпе царила необычная тишина. Диктор рассказывал, что по Пенсильвания-авеню движется процессия. Уходящий с поста президент Гувер ехал в одной машине с вновь избранным президентом Рузвельтом. «Лицо у Гувера — суровое и неулыбчивое, — говорил диктор. — Он не отвечает на приветствия толпы».
— Народ на него сердится, — тихо сказала Дженни. — Его обвиняют во всех несчастьях. Но ведь один человек не мог из творить столько зла. Дело не только в Гувере.
Я замахал руками, чтобы она не мешала слушать.
«Рузвельт как будто погружен в свои мысли, — продолжал диктор. — Они едут молча, новый президент, как и его предшественник, настроен невесело».
Мы долго еще слушали репортаж. Наконец, диктор сообщил, что Рузвельт медленно поднимается на трибуну, опираясь на руку сына.
— Он ведь калека, — шепнула мне Дженни, — правда, мало кто это знает. Сам он никогда об этом не говорит и ведет себя как здоровый человек. В детстве он перенес полиомиелит и не может ходить без посторонней помощи.
Голос диктора зазвенел от волнения: «Военный оркестр сыграл марш в честь президента. Мистера Рузвельта встречает Чарльз Эванс Хьюз, председатель верховного суда, который сам едва не стал президентом в 1916 году…»
— Ты про это знал? — спросила Дженни. — Его уже называли президент Хьюз, а когда подсчитали последние голоса, оказалось, что избран Вудро Вильсон.
Она смолкла, и я снова мог слушать диктора.
«Ветер развевает седины мистера Хьюза, мистер Рузвельт очень бледен; он опускает правую ладонь на Библию…»
Мне передалась приподнятость Дженни. Я услышал незнакомый голос, повторявший вслед за верховным судьей слова присяги:
«Я, Франклин Делано Рузвельт, торжественно клянусь, что буду верой и правдой выполнять обязанности президента Соединенных Штатов; в меру своих сил и возможностей буду соблюдать защищать и отстаивать конституцию — и да поможет мне Бог!»
Дженни делала вид, что не замечает, как я взволнован, Она сидела по-мальчишечьи, верхом на стуле, сцепив пальцы обеих рук на спинке.
— Смотрите же, мистер Рузвельт, — бормотала она. — Я убедила Лонни голосовать за вас. Не подведите меня, покажите, на что вы способны.
«Это день национального очищения», — начал свою речь новый президент. Интересно, о чем сейчас думает мистер Гувер? Я слушал, не понимая всего, но вдруг будто речь зашла обо мне самом: «Единственное, чего надлежит страшиться, это самого страха, страха безликого и беспричинного».
«Нет, господин президент, вы просто не знаете всего, — думал я. — Для страха есть веские причины».
«Народ ждет действий, — продолжал Рузвельт, — действий немедленных, безотлагательных… Мы должны уподобиться хорошо обученной и дисциплинированной армии, готовой идти на жертвы ради общего блага»…
Дженни что-то записывала в тетрадь, готовя заданный на понедельник урок. Мы дослушали речь до конца, потом она выключила радио и подняла на меня глаза:
— Ну, что ты скажешь?
— Я не все понял, но то, что до меня дошло, внушает некоторые надежды. Видно, у него есть план, как помочь людям.
— Когда мы с Лонни говорим о Рузвельте, то всегда спорим. Лонни твердит: «Поживем — увидим», а я в Рузвельта очень верю. Готова поспорить, что от него всем нам будет прок.
У нее был такой забавный вид — лицо серьезное, а сама не то подросток, не то девушка; то дурнушка, то милашка.
— Так хочется ему помочь. Вырасти бы поскорей и стать министром. Я бы себя не щадила, лишь бы народу жить стало полегче. — Она с подозрением посмотрела на меня. — Ты думаешь, я дурочка, да?
— Нет, ничего такого я не думаю. Честное слово!
— Почему ухмыляешься? Кстати, впервые вижу твою улыбку.
— Я от рождения неулыбчивый.
— Точь-в-точь как Лонни. Такой же хмурый, но и его смешат мои рассуждения о политике.
— Твои ровесницы обычно заняты совсем другим.
Она кивнула.
— Знаю. Меня и в классе многие считают чокнутой.
— Наверное, другие девчонки не советуют взрослым, за кого им голосовать.
Она застенчиво улыбнулась.
— Уверен, что Лонни слушается тебя.
— Пожалуй, — согласилась она, поджав губы. — Бабушка говорит, что он у меня на поводу, но это не так. Командовать я не люблю, но мне нравится убеждать.
Тут я рассмеялся и сам удивился — давно не слышал собственного смеха. Дженни была довольна.
— Тебе, видно, получше.
— Тебе спасибо!
Она покрылась густым румянцем, но держалась просто, без кокетства. С минуту молчала, уставясь на меня, а потом сказала:
— В ту ночь, когда мы с Лонни ехали за тобой, он сказал мне, что ты ровесник покойного Дэви.
