делает ее герцогиней.
— Она уже взрослая женщина, Хоксуэлл, — сказал Саммерхейз, — И не из тех, кто не знает, чего хочет, она не нуждается в твоем вмешательстве в ее жизнь.
— Проклятие, да это совсем не ее жизнь будет разрушена! — Хоксуэлл вздохнул в своей раздражающей манере. — Подумай, старина, что ты делаешь? Ты рожден не для супружества. Тебя этому не учили. Черт, ты же Каслфорд! Ты кое-что символизируешь, кое-что важное, а вовсе не тихую семейную жизнь.
— Как напыщенно, Хоксуэлл. Какая трогательная забота о моем благополучии и репутации. Не бойся. Это не предвещает конец цивилизации. Я останусь самим собой, что бы ни случилось.
Хоксуэлл с горечью рассмеялся. Даже Саммерхейз усмехнулся.
— Ты так думаешь? — спросил Хоксуэлл. — Позволь сообщить тебе, друг мой, что мужчине стоит жениться только в двух случаях: или он рабски влюблен, как я, или абсолютно равнодушен. Все, что располагается в середине, непременно начнет вызывать скрытое раздражение. Скажи ему, Саммерхейз, объясни, что жены доставляют радость лишь тогда, когда ты настолько ослеплен, что считаешь их мелкое манипулирование тобой очаровательным, а не выводящим тебя из себя, достучись до его здравого смысла.
— Согласись, что ему давно пора жениться.
— Для любого другого — верно. Но совсем не для него. — Хоксуэлл досадливо отвернулся, как человек, пытающийся разговаривать с незнакомцем, не знающим его языка. Каслфорд решил, что его смятение просто прелестно.
Хоксуэлл безнадежно покачал головой:
— Последняя надежда человечества, и вот чем все кончилось. — Он вздохнул. — Она тебя околдовала. Это единственное объяснение: переиграла тебя в твоей собственной игре.
— Ты был прав, Каслфорд, — произнес Саммерхейз извиняющимся тоном. — А я ошибался. Не следовало пока ему говорить. Зря я тебя заставил.
Хоксуэлл резко обернулся.
— Пока? То есть меня посвятили в тайну? Очень странно, когда речь идет о помолвке герцога. — Он свирепо посмотрел на друга. — А когда ты собираешься опубликовать объявление?
— Они пока держат это в секрете, до тех пор, пока все не уладят, — пояснил Саммерхейз.
Хоксуэлл с подозрением нахмурился и сощурил глаза, в которых засверкали искры мрачного удовлетворения.
— Саммерхейз, ты слишком порядочен, и мне кажется, наш друг этим воспользовался. Я могу придумать только одну вещь, которую следует уладить до объявления помолвки. Имеется в виду, что никакой помолвки еще не существует.
Каслфорд Зевнул и стал смотреть по сторонам. В дальнем углу комнаты играл в карты Латам. Как раз в этот момент он поднял голову и кивнул, здороваясь.
— Какой ты все же циник, Хоксуэлл, — произнес Каслфорд. — Я бы, пожалуй, решил, что во всем виноват брак, и начал бы опасаться за себя, но, к счастью, эта черта всегда имелась в твоем характере. Что до небольшой перемены в моей жизни, возвещающей, по-твоему, конец всему, то уверяю тебя: ничего подобного не случится. Ну а теперь насчет политического кризиса, ради которого мы тут собрались…
— Он пытается сменить тему, Саммерхейз. Говорю тебе, я прав. Нет никакой помолвки.
— Он прав? Стоило мне об этом задуматься, и я понял, что вчера вечером ты не сказал мне, что обручен, сказал только, что решил на ней жениться.
— И женюсь.
— А предложение ты сделал? — Теперь нахмурился и Саммерхейз, причем стал очень похож на Хоксуэлла.
— Она знает о моих намерениях. Я выразился вполне определенно.
— Принято именно делать предложение, — сказал Саммерхейз. — Женщинам нравится, когда мужчины их просят, а не информируют о намерениях.
— Она за него не выйдет! — фыркнул Хоксуэлл. — Поверь мне, она на это не согласится. А если она когда-нибудь и согласится, Каслфорд, цена окажется слишком высока. Тебе придется исправиться.
— Значит, человечество спасено. Его последняя надежда не рухнула. Впрочем, никаких подобных требований я не ожидаю.
— Черт, да она тебя уже исправила почти наполовину!
Хоксуэлл, как всегда, продолжал все видеть в самом ужасном свете. Он, похоже, не замечал очевидной второй стороны медали, заключающейся в том, что человек, «исправившийся почти наполовину», все еще остается больше чем наполовину испорченным. А когда они с Дафной поженятся, равновесие снова качнется в дурную сторону, в этом Каслфорд не сомневался.
— И когда же ты собираешься объявить о помолвке? — спросил Саммерхейз.
— Скоро.
— Как скоро?
— Максимум через неделю. Ну может, дней через десять.
Каслфорд встал и подвигался, расправляя ноги. Одна из причин, по которым он не особенно любил азартные игры, — это стулья игорных столов, часто неудобные. Просидев два часа на таком стуле, причем еще и не развлекаясь при этом игрой в карты, он чувствовал себя вымотанным.
Те, кто чуть раньше присоединился к нему, Саммерхейзу и Хоксуэллу, сейчас собирались расходиться с серьезными, мрачными лицами. Многие сидевшие за другими столами заметили, что разговор закончился. Точно так же они поначалу обратили внимание на тех, кто собрался тут, в клубе «Брукс», и на то, как шла их беседа: совсем негромко, так что подслушать было просто невозможно. Каслфорд очень рассчитывал, что в течение часа Ливерпуль узнает об этой встрече и немного попотеет.
Не то чтобы они многое решили. Как он и предполагал, палате общин придется придерживаться стандарта, критикуя роль правительства в событиях «Питерлоо». Лорды, за небольшим исключением, предпочтут услышать об этих событиях только то, что им хочется услышать, и пожелают, чтобы с представителями низших слоев и их организациями расправились сурово. Никто не забыл о том, что совсем недавно произошло во Франции.
Хоксуэлл, выкинув из головы государственные дела, на прощание не преминул подпустить шпильку:
— Дней десять, говоришь? Я буду следить за объявлениями в газетах.
Прощаясь с остальными, Каслфорд размышлял не об этих десяти днях. У него в голове застряла мысль о том, что Дафна потребует от него исправиться. Временами Хоксуэлл бывает невыносим, но иногда он очень ясно видел положение вещей. Разве сам Каслфорд не нашел когда-то Дафну загадочной и не думал, что она использует правило «не вынюхивать» в своих собственных интересах? Инстинкты в отношении женщин его тогда не подвели.
Может, и в самом деле причина ее сопротивления кроется в этом? Она считает его неподходящим? Если так, то это просто черт знает что. В конце концов, он герцог. Во время светского сезона ему буквально не хватало меча, столько матерей стремились повесить его хвост на свою стену с трофеями.
Вспомнив о правиле «не вынюхивать», он попытался посмотреть на положение вещей глазами Дафны. Подобное упражнение было ему внове и оказалось небезынтересным. Во всяком случае, увлекло его настолько, что он, задумавшись, на какое-то время остался стоять рядом с игорным столом.
Попытавшись думать, как женщина, он пришел к выводу, что сказанное Дафной насчет их возможного брака было искренним. Она не хотела выходить замуж за человека, смотревшего на супружество, как на епитимью. И приходилось признать, что именно так он и расценивал их будущий брак, как расплату за свою вину, хотя мысль о том, что Дафна всегда будет рядом, казалась ему привлекательной.
Она взвесила все «за» и «против» и решила, что преимущества в виде титула, богатства и надежности проигрывают этим двум пунктам.
Он размышлял сочувственно до тех пор, пока не дошел вот до этой последней части. Только дура может заняться подобными тупыми подсчетами, а Дафна вовсе не дура. Он, определенно что-то пропускает, пытаясь думать, как она.
Не в силах понять, что именно он не учитывает, Каслфорд повернулся, чтобы выйти из комнаты, и
