охотника, ну и, конечно, надежда, что в трудную минуту ему помогут, выручат. Второй принцип — это железный режим: двигаться при любой погоде, независимо от состояния дорог, не меньше 10–12 часов в сутки, питаться два раза в день, после подъема и перед сном; пить только во время еды, то есть тоже два раза. Ночевать там, где застанет установленное время. Одежда, как говорят моряки, 'форма ноль' — трусы и майка. Зимой — дополнительно пара белья и легкая куртка.
Кто знает, была ли необходимость в таком спартанском режиме, но, думается, не пройди Травин самую суровую закалку в сибирских снегах и среднеазиатских пустынях, вряд ли выдержал бы он переход через арктический Север.
На начальном этапе велосипедист выглядел блестяще. Легкий спортивный костюм плотно облегал стройную мускулистую фигуру. Длинные, спадающие назад волосы перетянуты на лбу кожаным лакированным ремешком. На рукаве зеленая повязка с надписью 'Турист-велосипедист' с буквой 'Д' — 'Динамо'. В портмоне — запас визитных карточек.
Ярко-красный велосипед, с белыми эмалевыми стрелами, оборудован двумя герметически закрывающимися кожаными сумками. Первая прикреплена к верхней части рамы, в ней хранится полный набор инструментов и запасные детали. Это — походная мастерская. Сзади, на багажнике, — еще одна сумка с пайком 'НЗ' — семь фунтов прессованных галет плюс килограмм шоколада. Здесь же фотоаппарат и зимняя одежда. Емкость саквояжей рассчитана так, что при нужде могут для велосипеда служить понтонами, держать его наплаву. На колесах — циклометры.
Глебу казалось, что ориентироваться в сибирской части пути несложно: грунтовая дорога тянулась вдоль железнодорожной магистрали до самого Иркутска, а дальше, на Томск, шел старинный Сибирский тракт.
23 октября, зарегистрировавшись в Приморском обкоме комсомола, Глеб выехал по шоссе на Хабаровск. С этого момента он прочно на три года сел в седло машины.
Окрестности Владивостока схожи с камчатскими — сопки и пенистые гребни волн за береговой чертой. И зелень, зелень, зелень — причудливое смешение 'двунадесяти языков' растительности: к березке прижались назойливые южане — лианы. Вынырнув где-то — од плакучей девственной кроны, они лихо перебросились на яблоню-китайку, По соседству с костром переспевшей рябины чернели кисти винограда, дерево-бархат, с нежной легкой корой, и корявый дуб, северная жимолость и легендарный лимонник — пососи его крошечные плоды, а то и просто пахнущую лимоном веточку — и усталости как не бывало.
Удивительная тайга!.. В лощинах зеленеет хвощ — зимняя пища кабанов, следы их то и дело пересекают пыльную дорогу; где-то далеко в падях слышно, как ревут изюбры.
Солнце пекло по-летнему. Очень тихо, ничто не шелохнется. Усевшись возле ручья под низкой корявой березкой, Глеб скинул майку и с наслаждением стал окатывать грудь, шею пригоршнями холодной воды. Внимание привлекло странное явление — прямо у ног появилась бегающая тень, а ветра нет. Отчего же куст шевелится? Глеб поднял голову и… пружиной отскочил в сторону, на ходу выхватив ружье… На дереве среди листвы шевелился странный толстый сук. Удав!.. Пресмыкающее обвилось вокруг ствола березки, его кольца почти не выделялись на темной коре. Вытянувшись на метр, удав поводил головой, раскачиваясь маятником…
Прозвучал выстрел. К ногам стрелка свалилась первая дичь — тоже одна из причуд дальневосточной тайги.
…Чем севернее, тем мягче рельеф. Сопки переходят в холмы, увалы, а у города Спасска — уже степь с озерами и болотцами.
На начальном этапе велосипедист выглядел блестяще
Похолодало. Пролетели на юг птицы. Вскоре начались дожди. Речушки вспухли, загремели, разлились. От шоссе осталась одна телеграфная линия. В такую погоду, в начале ноября, путешественник въехал в Хабаровск. Точнее, вошел — отказали скаты. Конструкция их, вероятно, не рассчитывалась на раскисшую дорогу. Шина и камера, как уже говорилось, представляли единое целое и крепились на ободе вентилем. Проколы чинились просто: обвертывались изоляционной лентой — и все тут. Но дефект оказался очень существенным: намокнув, шины начинали пробуксовывать на ободах, и вентиль вырывался 'с корнем'. Глеб не стал их чинить, а приобрел в Хабаровске новые, обычной конструкции скаты со съемной камерой.
И снова в путь. Что день дождливый — ничего: выезд в дождь, говорят, к счастью. Да вот, поднялся Амур. Паром не ходил. Как переправиться? Надежда только на железнодорожный мост. Охрана разрешила велосипедисту перебраться по нему на противоположный берег. Но проложенный рядом с рельсами тротуар настолько узок, что вести в руках тяжело груженный велосипед невозможно.
Самое безопасное — перенести сначала машину, а вторым заходом — груз. Это так называемое 'медленно, но верно'. Глеба устраивало 'верно', что же касается 'медленно'… Он посмотрел на уходящую вперед трехкилометровую галерею ажурных металлических арок, потом на узенький двухплашечный тротуар под ногами — и, толкнув велосипед вперед, решительно взмахнул на седло.
Тот, кто бывал в горах и пересекал по висячему мосту ущелье или жался к скале, двигаясь вдоль него по тропинке, может легко представить, какая требовалась выдержка, чтобы ехать строго по прямой над ревущей бездной…
А потом — снова по залитой водой колее или по обочине, мастеря в особо трудных местах перелазы из шестов и веток, на леденящем ветру, проламывая первый ледок. В попутных деревнях остолбенело дивились на полуголого парня, который быстро крутил мускулистыми ногами педали велосипеда, не обращая внимания на вылетавшие — од колес куски холодной грязи.
Осенняя распутица отстала от спортсмена где-то под нынешним курортом Кульдур, только начинавшим тогда свою жизнь. В Кульдуре Глеб прибавил к своему костюму заячьи перчатки, а под трусы натянул шерстяное трико.
Ударили морозы. Травин часто перебирается с набитых кочками дорог на покрывшиеся льдом речки, упорно выдерживая западное направление. Таким 'шоссе' послужила, в частности, Зея. В среднем течении этот левый приток Амура почти параллелен железнодорожной линии, уходя от нее километров на сто пятьдесят. Глеб не ожидал ничего хорошего, поворачивая от города Свободного на север по льду незнакомой реки, но в его планы как раз и входило– на первом этапе похода испытать себя и машину в самых трудных условиях. Значит, испытаем…
Все оказалось проще. Молодой лед, чуть прикрытый снегом, а кое-где и вовсе голый, позволял ехать на предельной скорости. Опасны полыньи, но они выдавали себя парящим маревом. Дни стояли тихие. С низких, покрытых лесом берегов сбегали на реку тропы, пробитые в снегу. Вблизи больших сел они сливались в торную, раскатанную до блеска дорогу. Если такое село попадалось к вечеру, Глеб оставался в нем ночевать, если нет — устраивался там, где заставало установленное регламентом время. Впрочем, это не столь уж сложное предприятие — организовать ночлег в тайге. По крайней мере, в сибирском селе этим никого не удивишь. В лесу всегда можно найти удобную, широкую, как стена, корягу с навесом из корней; с избытком тут мягкой пахучей хвои на постель, вволю дров — расщепляй любой смолистый пень. Короче, на пружинистой хвойной постели, постланной между корягой и костром, будешь ночевать, как на пуховике…
Сложнее с питанием. Представляясь в райисполкомах, Глеб всегда имел основание рассчитывать на внимание к физкультурнику-туристу, совершающему переход по стране, тем более, что он никогда не упускал случая выступить с докладом на оборонную тему или с рассказом о далекой Камчатке. Но не только в селах, а и на любой таежной заимке, за крестьянским столом находилось лишнее место для путника. Такова уж чудесная русская 'нерасчетливость', которая, как хорошо сказал друг Пушкина, путешественник мичман Матюшкин, 'называется от Камчатки до Петербурга гостеприимством'. Если же не было поблизости жилья, то выручал меткий глаз, сноровка следопыта. И не так уж беден сибирский лес, чтобы не отпустить смельчаку рябчика, глухаря, а то и зайца. Голодным Глеб никогда не ложился…
Через неделю, покрыв почти семьсот километров, велосипедист вышел к районному центру — селу Зее, расположенному от железной дороги километров на полтораста к северу. Дальше на запад дорога изменилась. Русло реки сузилось. Оно забито снегом, пузырится наледями. Села попадаются все реже.
