Шагая по отмелям, перебираясь через хрустящий под ногами пересохший валежник, с велосипедом на плечах переходя вброд протоки, Глеб все-таки держался главного русла. С каждым десятком километров река становилась шире, спокойнее. Спокойнее становилось и на душе.
Снова пошли березовые рощи, распрямился ивняк. Луга суше и обширнее. И снова рощи. Места настолько хороши для жизни, что кажется сейчас из-за соседней кущи выглянет большое село… Но ничто не напоминает о человеке.
Трудно только после захода солнца. Комары, которые и днем не давали покоя, вечером стервенели. Выручал костер-дымокур. А к утру — зубы выбивают дробь, волосы сырые от росы, а то и заиндевели. На Камчатке говорят: 'Что сопка, то погода'. В Камчатской долине, например, как на Алтае, родятся ячмень, рожь и даже пшеница. Но главное хозяйство — летом рыба, зимой — охота на соболя, на горностая, на горного барана… А хлеб, пшеничка — вроде баловства! Еще при царице Анне привезли сюда крестьян с Лены. Вместе с зерном, со скотом, чтобы хлеб сеяли. Привезли и забыли.
Мильково — в центре долины. Это одно из самых больших и старинных селений полуострова. Тут обосновались потомки казаков-землепроходцев. Обличием они не отличаются от коренного населения — результат смешанных браков. И хозяйство смешанное — рыба, соболь, а кое у кого — огороды. О русской старине села свидетельствует каменный круг для размола зерна — жернов, оставшийся от работавшей здесь когда-то мельницы, и редкие в наше время имена жителей: Ксенофонт, Клион, Ион, Конон, Венедикт…
Секретарь комсомольской ячейки Владимир Подкорытов попросил Глеба провести беседу с молодежью. Владимир — из самых боевых. Местная комсомольская ячейка под нажимом попа и богатеев чуть было не распалась. За то, чтобы ее сохранить, голосовало на собрании всего три человека, причем двое попросили не заносить их фамилии в протокол, боясь расправы богатеев. А Подкорытов сам вписал свою фамилию и на следующий же день начал борьбу за сколачивание новой ячейки…
Собственно, лекции не получилось, был просто душевный разговор. Сидели на берегу реки и мечтали, как эта долина покроется полями, а может быть, и садами, как здесь загудят тракторы. К сведению нетерпеливого читателя можно добавить, что уже в 1936 году большая группа мильковских колхозных хлеборобов будет отмечена орденами за высокие урожаи зерновых, ныне же Мильковский район снабжает семенами пшеницы и ржи полуостров и даже охотское побережье материка.
В Милькове Глеб взял бат — лодку, выдолбленную из ствола, тополя. Он решил спуститься отсюда по реке до океана. Трудно сказать, что легче, — продираться через лесные дебри на велосипеде или управлять вертким батом на стремнинах горной реки. Глеб плыл один. После третьего купания он кое-как освоился с коварным челном, и дальше все пошло нормально.
Сразу же за Мильковом лес изменился. Он подступил вплотную к реке и раскинулся вольготными чащами. Хозяйка — даурская лиственница. Кое-где светлые пятна березничков, тополевые рощи и осинники. Река становилась шире, протоки удлинялись. Убегая далеко в сторону, они казались новыми речками. И только перед выходом в океан река снова собрала их в единую могучую струю, пробиваясь через каменные щеки между вулканами Ключевским и Шевелучем.
В самом устье реки — село Усть-Камчатск. На рейде — пароход, на берегу дымят два консервных завода: один советский, принадлежащий АКО, другой японский — концессия…
Между рейдом и берегом — бары, наносные песчаные мели. Даже при небольшом ветре бары страшны, образующиеся на них завихрения волн выворачивают иногда со дна камни. Для неосторожного или неумелого моряка на барах каждый вал может стать 'девятым'.
На рыбацком кунгасе Глеб добрался до парохода и через двое суток вернулся в Петропавловск. На удивление многим, спортсмен отказался от заготовленного уже заграничного паспорта для кругосветного путешествия. Посоветовавшись с товарищами, он объявил план нового маршрута, не менее интересного и сложного: пройти на велосипеде по границам Советского Союза, включая Заполярье, то есть по замкнутому кругу.
ГЛАВА 4. ЧЛЕН СПОРТИВНОГО ОБЩЕСТВА 'ДИНАМО'
НЕ БЫЛО ни митинга, ни торжественных проводов.
– Рассматриваем твой поход, товарищ Травин, как агитационный, как первый камчатский велопробег! — Это, пожалуй, единственная фраза 'высокого штиля', которую услышал Глеб на пирсе. Сказана она была от имени петропавловской молодежи.
Слова суховаты, но от них как-то потеплело на душе… Ведь по-всякому говорили в городе о его походе. Обидные эпитеты приходилось выслушивать не только от 'стружек', как в Петропавловске называли небольшую группу 'бывших', не раз выражали сомнения также и свои, уважаемые люди. Вот почему Глеб так ждал этих слов: одно дело — быть спортсменом-одиночкой, штурмовать пространства для личной славы, и совсем иным смыслом наполняется твой каждый шаг, когда действуешь ты от имени коллектива…
А прощанье шло своим чередом. Один за другим пожимали руку товарищи, старые друзья-восковцы — Василий Барболин, Михаил Быстров, Серафим Вахомский…
– Глеб, мы будем тебя ждать. Очень ждать, — сказала Вера.
Глеб сжал руль велосипеда так, что онемели пальцы. Ведь не сказано еще самое главное… Эх, вот так, прямо, при всех, очертя голову и бухнуть: 'Я люблю тебя, Вера Шантина…'. Но комсомольцы суровых тридцатых годов стеснялись 'нежностей'. И, уже зайдя на палубу парохода, на котором ему предстояло следовать до Владивостока, Глеб понял, как никогда отчетливо, что ему, в самом деле, невозможно сюда не вернуться…
Это было 10 октября 1928 года.
***
Передо мной карта Родины, на которой красными кружками проставлены пункты, где велосипедист регистрировал проезд. Они непрерывной цепочкой тянутся вдоль линии великой транссибирской магистрали, у Барнаула резко скатываются вниз, в Среднюю Азию; образовав тысячекилометровую петлю возле южных городов Узбекистана, уходят через туркменские пески к Каспию. Дальше яркая полоса кружков пролегла по Кавказу и Крыму, пересекла Украину и через Москву, Ленинград, Петрозаводск подошла к Мурманску — начальному пункту Северного морского пути.
Больше всего меня заинтересовал паспорт-регистратор туриста
Чем глубже в Арктику, тем сложнее цепочка маршрута, тем шире разрывы между ее красными звеньями. После Архангельска следы Травина видны в Большеземельской тундре, на Вайгаче, Диксоне…
В паспорте-регистраторе вытянутые, квадратные, круглые, эллипсовидные, большие и маленькие, всех цветов печати содержат надписи, которые звучат в наше время странно: 'Временная организационная комиссия Ненецкого округа', 'Большеземельский кочевой самоедский Совет', 'Авамский родовой Совет' и так далее. Каких-то три десятка красных кружков на двадцати девяти тысячах километров арктической береговой полосы от Мурманска до самого Уэлена. Значит, в среднем каждый перегон, который преодолевал велосипедист от жилья к жилью, или, как говорят на севере, от дыма к дыму, составлял около тысячи километров.
Одним из основных принципов спортсмена было — провести путешествие с наименьшими затратами. У него имелось все необходимое для начала: хороший дорожный велосипед, некоторая сумма денег, навыки
