камни, с изменившимися уродливыми телами, но все еще стремившихся к верховьям реки, чтобы дать жизнь потомству.
Прошло уже три дня, как он выехал из города. От селения Начики, известного на весь полуостров горячими целебными ключами, начался подъем в горы. Перевал особенный: карабкаешься по крутизнам, пересекаешь заросли, гольцы — и вот, когда ты уже почти наверху, высоко под облаками, вглядываешься и видишь перед собой не спуск, даже не камень, а ядовито-зеленое море тундры. Это высокогорная Га- нальская тундра. Она раскинулась почти на сотню километров и лежит в чаше высоченных горных отрогов. До Ганальских востряков теперь вроде бы рукой подать. Пики, которые издали казались одинаковыми, приобрели каждый свои особые формы. Один напоминает крадущегося человека, другой — вставшего на дыбы медведя, в стороне камень поменьше, похожий на собаку, а в итоге — законченная экспозиция медвежьей охоты. Массивы хребтов уходят на восток и запад. Недаром этот горный узел назван вершиной Камчатки. Здесь скат на обе стороны полуострова. В Ганальской тундре начинаются многие реки, одни текут в Охотское море, другие — в Тихий океан. Река Камчатка, в долину которой направился Глеб, впадает в Тихий.
Поселков нет, но тропа, как и всюду, приводит к людям… Что там виднеется впереди? Сначала Глеб подумал, что это стога сена. Ехал быстро, не боясь проколов: тропа чистая и плотная, только колея ее глубока. Приходится иногда сходить с велосипеда, чтобы вытащить из спиц клок травы или прутик карликовой березы — прицепится тоненькая плеть иногда метра два длиной, а на конце торчком миниатюрная крона.
Только разглядев пучки шестов над 'стогами', Глеб понял, что это юрты. А вот там, на зеленом склоне горного отрога, словно россыпь серых камней, — оленье стадо пасется. Оттуда слышно потрескивание сталкивающихся рогов.
Вскоре Травин окружен толпой черноглазых широкоскулых людей, одетых в красочные, порядком потрепанные одежды, — видно, издали прикочевали. Мужчины и женщины в пестрых, сшитых из ровдуги (оленьей замши) кафтанах, из-под которых выглядывают подолы обшитых мехом и бисером передников и ровдужные штаны с торбазами. На женщинах одежда ярче, богаче и звонче. Именно звонче. Каждый шаг эвенки, особенно если она молода, отзывался звоном. Брякали и звенели подвески: кольца, металлические бляшки, колокольчики и даже цветные камушки. Больше всего украшений на передниках, которые называются нэл.
Эвены только что прикочевали в Ганальскую тундру В горах меньше комаров, лучше оленям. Готовь сколько надо юколы — кругом реки. Истоки их так близки, что говорят: 'Лосося живым из реки в реку можно перенесть'.
Оленеводы налаживали жилье. Основное дело — установку яранг — производили женщины. Глеб хотел помочь, но его услуги выглядели поистине медвежьими. По-видимому, так они и характеризовались в болтовне женщин, которые, от души смеясь, позвякивая нэлами, пробегали мимо него с шестами, перекладинами, пологами, приставляя все точно на место, ловко завязывая бесчисленные ремешки.
Через какой-нибудь час на голом месте вырос поселок не то чтобы красивых, но для летней поры очень удобных жилищ. В юрте семья, а кое-где и две, отгороженные друг от друга пологами из оленьих шкур. Затрещали костры, на; которыми висели эмалированные и медные чайники, котлы с олениной.
Эвены, особенно молодые, собрались в большой юрте, куда пригласили Глеба.
После ужина хозяйка подала извлеченные из специальных кожаных мешочков чашки и мелко наколотый сахар.
Железный олень, быстрый олень.
На нем кочует приятель наш Травин.
У железного оленя ноги быстрые, тонкие,
Когда бегут, их совсем не видать, —
запел кто-то.
Глеб перекатал всех ребятишек.
Поздно вечером танцевали норгали…
Разряженные мужчины и женщины медленно-медленно пошли вокруг костра. Хоровод, подчиняясь ритмичным ударам бубна, убыстрял или замедлял движение. Танцующие при этом приседали друг перед другом, поводили плечами, бедрами, покачивали в такт головами. Гул бубна и мелодичный звон бесчисленных бубенчиков на нэлах, шуршание бус, яркие костюмы и гибкие ритмичные движения — все это слилось в единую симфонию. Часто слышались слова, похожие скорее на придыхание, — это со стороны танцующих, а зрители дружно вторили: 'Норгали! Норгали!'.
Чукчи, замечательные художники, вырезали на память
спортсмену пластинку из моржовой кости
Говорят, норгали — танец, изображающий жизнь оленя. Вот видишь, табун мчится от опасности, вот он спокойно пасется. Вот табун устал, он идет все медленнее и медленнее. Вот табун спит. И снова утро!.. Танец становится стремительнее, движения смелее, рисунок жестов изящнее. Звонче и звонче подпевают бубну нэлы, выше поднимается костер, И декорацией этому удивительному, уходящему в далекое прошлое танцу-спектаклю служит тундровая даль, обрамленная кружевами скал.
– Мы орочелы-оленеводы, — подсел к велосипедисту пожилой эвен с худощавым энергичным лицом.
– На зимней стоянке у нас есть школа. Хорошая школа. И учительница славная — Ольга Порфирь Орлова. Не знаешь?..
Когда она ехала к нам на Быструю, пурга лютовала, три дня в юртах сидела. Ее вез Банаканов Конон. Знаешь?.. Как же, председатель Тузрика. Сейчас на Быстрой остался, большие юрты там строит из лиственницы — 'эссо' по-нашему.
Приехала Ольга Порфирь. Поглядел шаман и сказал: 'Из-за нее пурга: священный Алней — это сопка, перевал — не любит, когда баба по его тропе едет, да еще русская. Она не понимает, что духа задобрить надо, бросить кусочек юколы, листик табаку…'.
В школе и печка есть. Чугунная. Мы ее разожгли, а пол горит. Что делать? А Ольга Порфирь помогла. 'Надо, — говорит, — камни под печь положить, а вы ее на голый пол поставили'. Смешная, не понимает, где взять камни, ведь они священны?.. Тогда я на теплую речку Уксичан сходил, достал со дна несколько камней. Спрятал их от духов в мешок и принес в школу. Потому, что в школе надо учиться, а без огня — все буквы на языке замерзнут.
Что, думаю, Ольга Порфирь с камнями будет делать? А она их по одному засунула под каждый угол печки, потом разожгла в ней костер. И верно, больше пол не горел, а в школе тепло и дыма нет, не то что в юрте. Все стали ходить в школу учиться — и ребята, и старики.
Ольга Порфирь студент была, она всех знала, каждого в книгу записывала — перепись народов северных окраин делала. Знаешь?
– Знаю. Эта перепись в прошлом году закончилась, — смог, наконец, проявить свои познания Глеб.
– Ты подумай и Ольгу Порфирь вспомнишь. Такая веселая, большая. Она из города Ленина.
***
На следующий день Глеб пробивался через заросли шеломайника — высокой трубчатой травы в истоках реки Камчатки. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась обширная долина. Среди зелени поблескивали зеркала озер, речные петли — 'кривуны'. По обеим сторонам синели хребты — Срединный и Восточный.
Он решил идти вдоль берега реки. Протоки, заваленные плавником, корягами и телами погибших лососей, наводили на грустные сравнения. Нет, это не Великая, с ее песчаными пляжами, плесами и нежным воркованием на стремнинах, этот мутный горный поток с водоворотами, дышащий холодом, с берегами, где трава, как деревья, а деревья — карлики.
