друг к другу и легли.
…Пронизывающий холод, грохот срывающихся с утесов камней; темень, мокрый снег. Стены крохотной палатки обвисли и легли на прижавшихся друг к другу людей.
– Ну как, Глеб, пословица насчет 'умный в гору'? — пробует шутить Василий.
– Советую вспомнить другую — не в свои сани не садись, — парирует Глеб.
– Это верно, я не высотник, — честно соглашается Барболин.
..Вася, Вася. Тебе в самом деле не повезло с 'высотой'. Не удастся тебе строить железную дорогу на Камчатке, но будешь ты мотористом на первых колхозных ботах. А потом пошлет тебя партия прокурором в Чаунский район, на Чукотку. Будешь ты сражаться с бандитами — остатками скрывающихся от народной кары белогвардейцев и всякими контрабандистами. Избежишь многих опасностей а погибнешь нелепой, случайной смертью — упадешь с коня…
Хуже всех в палатке Прокопию Трифоновичу: он самый высокий, длиннее даже Барболина, лежит, скорчившись в три погибели, но стоически переносит невзгоды.
…Ветер утих только к утру. Прекратился снегопад, снова установилась солнечная погода. Решено на штурм вершины идти по гребню. Правда, он пересечен базальтовыми столбами, но все же это лучший путь, ведь по сторонам — сбросы, крутые ледники, из которых выпирают острые ребра скал с расщелинами и камнепадами.
Придерживая друг друга ремнями, предупреждая об опасностях, альпинисты шаг за шагом приближались к кратеру. Теперь вершина уже выглядела по-иному. Ее конус через определенные промежутки времени заволакивали тучи дыма и газа. Иногда газовое облако вырывалось из жерла и, подобно лавине, скатывалось вниз по склону. Ближе к вершине под ударами ледорубов стали обнажаться слои потемневшего пепла. До кратера оставалась какая-то сотня метров. Его шумное дыхание, свист и шипение уже отчетливо слышны. Но вот снова путь преградила дымовая завеса.
– Давайте с тыла! — скомандовал Глеб. Он уже освоился с сюрпризами вулкана и дважды вставал ведущим, попеременно с учителем.
– Вера, заходи первой! — Глеб остановился, пропуская девушку.
Наконец у всех вырвалось дружное ура. Перед альпинистами зияла огромная зазубренная воронка кратера. Снега не было, под ногами хрустел темно-красный вулканический шлак. Отвесные стены в расщелинах. Дно кратера загромождено гигантскими остроконечными и круглыми глыбами. Из-под камней выбивались струйки пара и газа. В центре песчаная площадка. Песок удивительный: вся его зыбкая масса жила. На ней, как на манной каше, то и дело вздымались песчаные пузыри. Лопаясь, они рассыпались, выбрасывая газ. И любопытно, что то место, где они рождались и исчезали, сразу же покрывалось ярко- желтым пятном серы. Слышался подземный гул…
– Автор библейского ада, прежде чем описать его, наверное, побывал здесь, — полусерьезно заметила Вера. — А какая красота кругом!
И в самом деле: темно-зеленые просторы, окаймленные лентой океана на востоке, и горы, горы, горы…
Через день экскурсанты вернулись в Петропавловск. В Авачинской бухте стоял пароход, первый в эту навигацию. На нем и прибыл велосипед.
***
Каменным узлом перевязала природа начало двух главных камчатских хребтов — Срединного и Восточного. Их ветви, увенчанные конусами вулканов, протянулись отсюда далеко на север полуострова. Между хребтами широкая долина реки Камчатки. Когда еще никто в Европе не знал о существовании полуострова, эта река уже значилась на карте и получалось так, что текла она на материке, где то по соседству с Амуром…
Идея пройти из Петропавловска-Камчатского на велосипеде в долину Камчатки родилась как продолжение испытания в 'местных' условиях, предложенного Новограбленовым.
Еще в 1910 году почтово-телеграфное ведомство, сооружая телеграфную линию с восточного побережья полуострова на западное, проложило от Петропавловска до села Большерецка дорогу протяженностью в двести верст. Проходила она через долину реки Авачи, куда и намеревался попасть прежде всего Глеб.
Август — лучший месяц на Камчатке, где природа передвинула времена года на три-четыре недели назад. Раннее утро в камчатском лесу отличается, может быть, тем что здесь не слышно голосов певчих птиц, во всем остальном оно такое же, как и на Псковщине. Но лес другой. Глебу полюбилась каменная береза, привольно раскинувшаяся по холмам. Он видел в ней своего товарища по духу. И мощный, закаленный холодными ветрами ствол с толстой бронзовой корой, и отсутствие плакучести у кроны, и своеобразное направление роста вершиной по ветру — все приспособлено к борьбе с суровым климатом. Ее массивы, перемешанные с подлеском из тальника, жимолости и рябины, уходили с одной стороны к морю и к гряде курившихся вулканов — с другой. Красно-оранжевые склоны Авачинской сопки, обложенной по лощинам длинными, лучами ледников, сияющая вдали синь океана и удивительно яркое солнце над головой — все неповторимо, прекрасно, величественно…
Дорога бежала вдоль телеграфных столбов. Она несколько раз спускалась в пади, кажущиеся сверху бездонными из-за темно-зеленого бархата густой растительности. От многочисленных спусков и подъемов Глеб порядочно вспотел, на ладонях отпечатался узор рукояток руля. Длинные волосы — он уже почти год ходил без кепки — пришлось стянуть ремешком. Но велосипед столь же быстро катил по дороге. Кое-где на колею выбегал какой-нибудь отчаянный куст красней смородины или жимолости — камчатской вишни. Тогда Глеб, не останавливаясь, только протянув руку, захватывал гроздья спелых сочных ягод и набивал ими рот.
Открылась дельта реки Авачи, окруженная с обеих сторон тундрой. Но дорога благоразумно вильнула в сторону вулканов и снова посуху заюлила меж камней к паромной переправе. На другом берегу Авачи-село Елизово, названное по имени погибшего в гражданскую войну командира партизанского отряда учителя Георгия Матвеевича Елизова. Село большое и богатое. Дома, как в Петропавловске, крытые тесом и даже железом. О достатке хозяина камчатского селения проще всего судить по крыше, так как срубить дом из дарового леса не трудно, но крыть… Если беден, то только корьем.
Живут в селе потомки русских, смешавшиеся с коряками, эвенами, ительменами. Речь русская, но с большой путаницей в шипящих, которые больше произносят, как 'с' и 'ц'.
Впрочем, Глеб не ставил перед собой задачи вести этнографические изыскания, единственное, что он постарался точно разузнать, это как держаться, чтобы выйти на перевал — Начикинский косогор.
От Елизова дорога все уже и уже. В тени, в низинах — застоявшиеся лужи, на солнцепеках пыль. У небольшого селения Коряки она круто повернула влево и запетляла по падям. С юга вздымались лесистые сопки, с севера, будто крепостная стена, — Ганалы. Ганальский хребет, увенчанный пиками-'востряками', сплошной стеной падает в Авачинскую долину. В обход по его западным отрогам с незапамятных времен проложена тропа. На нее-то и хотелось попасть Глебу.
'…На севере, словно крепостная стена, поднимались Ганалы'
Чем дальше в горы, тем уже и глубже тропа и к тому же сильней ветер. Секрет прост — через ущелье ветру свободный проход с Охотского моря в Тихий океан. Вот он и дует, почти не переставая, в эту геологическую 'трубу'.
Через каждые тридцать-сорок километров — село, десяток строений у реки. Возле домов юкольники — в несколько рядов жерди с навесом, под которым сушат юколу, обезглавленную и распластанную пополам рыбу. Ловят ее во время массового хода на нерест. Река перегорожена нехитрой плотиной из кольев и жердей с несколькими проходами, которые ведут в небольшие огороженные решетками участки. Когда рыбы набьется полно, ее оттуда вытаскивают. Метод нехитрый, но очень вредный для нормального движения рыбы на нерестилища. Ведь икрометание лососей происходит один раз в жизни и обязательно в реках или озерах. Мальки подрастут и уходят в необъятный океан, чтобы возвратиться в свою колыбель взрослыми рыбами. Вымечут икру и тоже погибнут. Глеб видел их — уже потерявших силы, избитых о бесчисленные
