просто прибрать к рукам!
Больше всего Пьеру понравилось слово «нас», хотя он понимал, что оставаться в игре означает подвергать себя огромной опасности. Точнее, это просто безумие. Ведь люди из «Красной змеи» убедительно доказали, что они не остановятся ни перед чем.
— Если я правильно тебя понимаю, ты собираешься ввязаться в эту историю?
Глаза Маргарет вызывающе сверкнули.
— А ты?
— Естественно, это мой долг перед Мадлен. Я считаю себя в каком-то смысле виновным в ее убийстве, но ты уверена в том, что хочешь продолжать это дело?
— За теми ребятами теперь должок. С точки зрения историка, «Красная змея» — полное фуфло, но какая-то тайна здесь есть, и она разбередила мое любопытство. Не знаю толком, во что именно мы ввязываемся, но все же… Где я буду жить?
Пьер широко развел руки.
— Мой дом — твой дом.
— Тогда садись и слушай меня внимательно. То, что я расскажу, стоя слушать нельзя.
23
Париж, январь 1793 года
Мужчина зашагал быстрее и укутался в плащ, защищаясь от холода. Время от времени он украдкой оглядывался назад, точно опасаясь, что кто-то следует за ним по пятам. Этот человек был настолько напряжен, что любой звук, раздававшийся посреди ночной тишины, заставлял его вздрагивать.
Полуночный прохожий обогнул черный фасад Сорбонны и заскользил по темным улочкам квартала Сен-Жермен. Он дважды сбивался с пути, но все же достиг своей цели.
Путник ожидал увидеть роскошный дворец, но перед ним возник дом с узким полуразрушенным фасадом, свидетельствовавшим о том, что этот особняк давно был заброшен. Вначале мужчина подумал, что заблудился в лабиринте переулков, который раскинулся позади университета, рядом с левым берегом Сены. Но он тут же убедился в том, что явился точно по адресу. Как ему и было сказано, главной приметой являлась крутизна крыши. Ему никогда не доводилось видеть ничего подобного. Столь резкий уклон кровли будто бросал вызов законам равновесия. Последним доказательством явился дверной молоток в виде извивающейся змеи, истертая голова которой была обращена к посетителю.
Пришедший человек осторожно постучал, стараясь не производить лишнего шума. Он дрожал от напряжения и страха. Ожидание ответа затягивалось. Секунды превращались в минуты. Путник все время поглядывал по сторонам, словно боялся, что с минуты на минуту кто-то за ним явится. Он уже собирался постучать в другой раз, когда из-за двери раздался хриплый голос:
— Кто тут?
— «Змееносец».
На пороге возник сутулый человечек с подсвечником, на котором потрескивал оплывший огарок. Огонек оказался таким крошечным, что прихожую было едва видно. Гость и привратник в потемках принялись карабкаться по крутой лестнице со скрипучими изношенными ступенями.
— Наверху уже давно с нетерпением ожидают вас, — проворчал прислужник и отодвинулся в сторону, чтобы пропустить гостя вперед.
На втором этаже освещение было столь скудным, а ступеньки — столь высокими, что продолжать подъем представлялось опасным для жизни.
Стены в мансарде потрескались и потемнели от времени. С потолка угрожающе свисали ошметки гипса, так что проглядывала деревянная оплетка. Шестеро мужчин сидели на грубых табуретах вокруг стола с остатками трапезы. Светильник, свисавший с потолочной балки, да толстая свеча с наплывами воска, стоявшая посреди стола, освещали комнату, но обстановка здесь была весьма мрачной. Теням в этом помещении отводилось гораздо больше места, чем свету.
— Наконец-то, Брошар! — воскликнул человек с огромным сизым носом.
— Я спешил как только мог, но старался никого не навести на след. В такие часы парижские улицы — не самое лучшее место для прогулок…
— Довольно болтовни! — оборвал человек, сидевший в торце стола. — Какие новости?
— Приговорен тремястами восемьюдесятью восемью голосами против трехсот тридцати четырех!
— Гражданина Капета отправят на гильотину! — возрадовался носатый, поднял бокал с вином, и все присутствующие поспешили радостно с ним чокнуться.
— Рассказывай, как все было!
— Погодите, сначала выпьем. Держи бокал, Брошар. Это событие надо отпраздновать должным образом!
Собравшиеся трижды выпили за смертный приговор тому, кто совсем недавно именовался Людовиком Шестнадцатым и был абсолютным монархом Франции. Вихрь, поднявшийся три года назад, с корнем вырвал древо французской монархии. Это была революция, не имевшая аналогов в мировой истории.
— Наши люди отлично поработали, — объявил Брошар, как только утихло общее ликование. — В какой-то момент ассамблея заколебалась. Многие депутаты согласились с доводами жирондистов, кричавших, что республика не должна пачкать руки в крови Людовика Капета. Мол, общественные институты, порожденные революцией, достаточно сильны, чтобы позволить себе то самое милосердие, о котором ничего не ведомо обвиняемому. Люди, выступавшие за отказ от казни, утверждали, что революция ничего не выиграет от убийства короля. Тогда мы с трибуны для публики принялись кричать обратное, и атмосфера начала накаляться. Мы добились того, что депутаты, выступавшие против гильотины для Капета, были освистаны и опозорены. Почти всем им, за исключением самых нахальных, пришлось попридержать язык.
— Как вел себя герцог Орлеанский?
— Выступление Филиппа Эгалите явилось ярчайшей вспышкой в этих дебатах.
— Что же произошло? — раздался нетерпеливый вопрос.
— Двоюродный брат Людовика Капета обрушился на обвиняемого с самой разгромной речью. Это было похоже на порыв урагана, отметающий всякие сомнения. Я сам видел, как многие депутаты, пошедшие на поводу у жирондистов, аплодировали этому оратору.
— Значит, герцог выполнил обещание, — заметил один из гостей.
— Как мне показалось, он сделал более того, что можно было бы ожидать по самым смелым прогнозам. Гильотина королю — это в первую очередь последствие его выступления. Герцог был беспощаден. Обвинения, исходившие от члена семьи, прозвучали убедительнее, чем все прочие речи. Пламенная риторика Филиппа Эгалите затмила речи таких прославленных трибунов, как Робеспьер и даже сам Марат. Не будет преувеличением, если я скажу, что смертный приговор во многом явился делом его рук.
— Хотел бы я его послушать! — заявил один из присутствующих.
— Когда он закончил свою речь, в зале воцарилось гробовое молчание. Многие просто не верили своим ушам.
— Герцоги Орлеанские никогда не доверяли Капетам. Они много раз пытались сбросить их с трона, как здесь, так и в Испании. Весьма заметные исторические события отмечены соперничеством этих двух родственных ветвей. Ты общался с кем-нибудь после голосования?
— Так, перекинулся парой слов кое с кем из наших. Но могу сообщить, что главное чувство в ассамблее — эйфория от случившегося. Озабочен только Гобелен.
— Чем же?
— Он опасается, что в дело вмешаются европейские монархи, которые станут давить на правительство. Еще он не уверен, как народ отреагирует на этот приговор. Кое-кто полагает, что ассамблея
