Правительство республики предвидело такую ситуацию и сосредоточило в столице восемьдесят тысяч национальных гвардейцев. В стратегически важных местах были выставлены три тысячи шестьсот до зубов вооруженных солдат. Еще бы — ведь не каждый день король отправляется на гильотину!
Уличная толчея превратилась для осужденного в крестную муку. Карета двигалась медленно, лошадка трусила устало. Брань, которой парижане осыпали Людовика, вспыхнула с новой силой после секундного молчания.
На площади Революции, в центре которой возвышалась гильотина, яблоку было негде упасть. Осужденного поносили со всех сторон, хотя можно было заметить и молчаливо стоявших зрителей, на лицах которых читалась печаль.
Когда карета проезжала мимо особенно активной группы санкюлотов, стражникам пришлось применить силу, чтобы сдержать самых ярых.
Оскорбления переросли в рев:
— Убийца!
— Изменник!
— Подлец!
Людовика Шестнадцатого будто бы вовсе не касалось все то, что происходило вокруг. Голову он держал прямо. Взгляд его застыл в какой-то неясной точке. Такое поведение человека, приговоренного к смерти, поубавило пылу даже у самых горячих крикунов. Они-то рассчитывали на то, что король будет умолять о снисхождении.
Лошадка послушно остановилась у подножия эшафота, окруженного тремя рядами солдат. С одной стороны выстроилась сотня барабанщиков, в любую минуту готовых отбить дробь. В нескольких шагах от них расселась на табуретах группа неряшливо одетых женщин. Все они что-то вязали длинными спицами. Эти гражданки прославились на весь Париж своими яростными оскорблениями и насмешками. Они появлялись в первых рядах при каждой публичной казни.
Особенно крепко доставалось от них упрямым священникам, монахам, отказывавшимся присягнуть конституции, и представителям аристократии. Их все знали под именем «tricoteuses».[15] Мало кто отваживался поспорить с этими склочницами за лучшие места на площади, которую они почитали своим достоянием.
Людовик в сопровождении конвоя солдат и священника, который прошагал весь путь рядом с каретой, поднялся по ступеням на эшафот. Все затаили дыхание, когда палач попытался связать осужденному руки.
— В этом нет необходимости. Я ведь не преступник, — возразил было Людовик.
Палач, ужасно волновавшийся перед предстоящей процедурой, вынужден был настаивать. Он получил весьма жесткие инструкции на сей счет.
Потрясенный ответом короля, он с мольбой в глазах обернулся к священнику.
— Ваше величество, — зашептал тот на ухо Людовику, — сжальтесь над этим человеком и принесите последнюю из своих жертв.
Король протянул руки палачу, затем спросил:
— Во время казни зазвучат барабаны?
— Таков обычай.
Осужденный шагнул к краю помоста и попытался обратиться к толпе:
— Народ, я умираю невиновным! Я!..
Тут солдаты подступили к королю и, угрожая штыками, пытались заставить его замолчать.
Офицер взмахнул рукой, отдавая приказ барабанщикам. Грохот заполнил всю площадь.
— Я желаю заявить, что ни в чем не виновен, и молю Бога о том, чтобы моя кровь спаяла счастье французов!
Последние слова короля не расслышал почти никто, за исключением тех людей, которые стояли совсем близко к эшафоту.
Солдаты заставили Людовика умолкнуть. Палач поместил его голову в прорезь, чтобы нож гильотины упал точно на шею.
Раздался сухой удар. Из шеи хлынула кровавая струя. Голова казненного скатилась в подставленную корзину. Барабаны на секунду смолкли.
Всеобщее внимание привлекла фигура мужчины в черном плаще, который проворно вскарабкался на эшафот и прокричал во всю силу своих легких:
— Жак де Моле, возмездие не окончено!
Но и эту загадочную фразу расслышали только те, кто стоял ближе всех к эшафоту.
Когда солдаты опомнились и бросились к незнакомцу, тот уже растворился в толпе, исчез столь же неожиданно, как и появился. Несомненно, столь стремительный побег был обеспечен сподвижниками этого человека. Другого объяснения случившемуся просто не оставалось.
За две лиги от Парижа, в замке, стоявшем на севере Венсенского леса, люди в рыцарских одеяниях, числом двадцать один, поднимали тосты в честь казни Людовика Шестнадцатого и ее исторического значения. Особого внимания заслуживало и бездействие роялистов, проявивших полнейшую беспомощность. Это означало, что французская монархия получила смертельную рану. Нет, собравшиеся, в принципе, не были противниками монархии. Однако уже много лет, даже много веков рыцари стремились к своей цели — покончить с этим учреждением именно во Франции.
Незадолго перед полуночью мужчины накинули на плечи белые плащи и спустились в маленькую комнату по спиральной лестнице, спрятанной под огромной каменной плитой. Ее приводил в движение хитроумный механизм, а в центре располагался инкрустированный крест из красного мрамора.
В небольшой крипте едва хватало места для круглого стола и кресел. В углу на аналое покоилась большая книга, по размерам схожая с той, в которую столетия назад записывались партитуры григорианских хоров. На ярко окрашенном кожаном переплете виднелась огромная змея, распятая на кресте.
Магистр что-то прошептал на ухо рыцарю, сидевшему от него полевую руку. Тот прокашлялся, очищая горло, и громко зачитал короткий текст:
Сегодня, в день двадцать первый с начала января тысяча семьсот девяносто третьего года, спустя четыреста семьдесят восемь лет, десять месяцев и три дня по смерти Жака де Моле, был предан казни Людовик Шестнадцатый, по нескольким родословным линиям — потомок Филиппа Четвертого. «Братство змеи», столь решительным образом поспешествовавшее развитию великих событий, приведших нас к сегодняшнему дню, объявляет, что удовлетворено исполнением одного из обязательств, данных законными представителями Pauperes Commilitones Christi Templique Solomonici.
Магистр спросил, что собравшиеся думают по этому поводу, те прошептали в ответ, что удовлетворены.
— В таком случае пусть эти слова будут записаны в книге для сведения грядущих поколений.
24
Услышанная история потрясла Пьера. Единственным подтверждением ее истинности служило то, что рассказала ее Маргарет, мало склонная к пустой болтовне.
— Ты уверена, Марго?
Медиевистка отхлебнула из стакана.
— Ты ведь знаешь, мой французский далек от идеального, но в целом его хватает. Может, какие- нибудь детали от меня и ускользнули, однако я полностью отвечаю за свои слова. Эти парни заставили меня сесть в машину, поднесли к носу платок с хлороформом и решили, что я отключилась. Мой рассудок словно заволокло пеленой, но сознания я не потеряла. Звуки их разговора долетали до меня словно бы издалека, но уже через несколько минут я пришла в себя и вполне могла расслышать то, что и пересказала тебе.
