Мелиссы вид какой-то замученный: кожа сухая, слегка обгоревшая на солнце, и между выщипанными бровями неприятная двойная морщинка. Это старило Мелиссу: с виду она была не нежной, а суховатой, как пережаренная курица. Он знал, что несколько недель перед свадьбой она сидела на диете; платье было восьмого размера, хотя она обычно носит десятый, и вырез декольте открывал просторы неровной плоти, среди которых отчетливо виднелись кости грудины.
Потом он обнаружил, что она носит в лифчике гелевые прокладки, чтобы меж грудями получалась ложбинка — эти прокладки называют «куриное филе», мрачно думал он, вспоминая момент открытия. Открытие было довольно неприятным: Джеку нравились женщины с большой грудью. Но он все обернул в шутку, хотя Мелиссе эта шутка почему-то не понравилась. Джек мимоходом задумался, чем считаются «куриные филе» — мясом или рыбой, и, наливая себе очередной стакан вина, с удивлением обнаружил, что прикончил бутылку.
Тушеную рыбу он тоже прикончил и большую часть хлеба; когда Роза пришла забирать тарелки, лицо ее светилось радостью.
— Спасибо, — холодно произнесла Мелисса.
— Нравится?
— Очень, — ответил Джек.
— Может быть, десерт, да? И
— Счет, пожалуйста, — отчетливо произнесла Мелисса.
Розу это слегка задело.
— Нет десерт? У нас есть
— Нет, спасибо. Счет, пожалуйста.
Как это похоже на нее, подумал Джек, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Думает только о себе, не понимает потребностей близких людей. Причем платить ведь не она будет: вопрос совместного банковского счета как-то всплыл в разговоре, но вызвал такую боль, такое негодование, что Джек благоразумно отступил, решив перенести обсуждение этого вопроса на какой-нибудь менее болезненный момент.
— Мне принесите десерт, пожалуйста, — громко сказал он. — И граппу, и эспрессо.
Лицо Мелиссы сошлось в осуждающую белую костяшку. За спиной у нее щеки Розы пылали, как маки.
— Меню? — спросила она.
Он покачал головой:
— Сделайте мне сюрприз.
За кофе, которого Мелисса пить не стала, она сверлила его яростными, остекленевшими глазами.
— Ты это нарочно, — прошипела она.
— Почему ты так думаешь? — спросил Джек, прихлебывая граппу.
— Черт возьми, ты прекрасно знаешь, что я хотела уйти!
Он пожал плечами:
— А я хочу есть.
— Ты свинья!
Голос ее дрожал. Она вот-вот расплачется. «Зачем я это делаю?» — подумал Джек, внезапно смутившись. Он ведь столько труда положил, чтобы завоевать Мелиссу; зачем же он теперь так ведет себя по отношению к ней, да и к самому себе? Когда он понял, это было словно ледяная сердцевина в мягком, тающем
— Хорошо, сейчас пойдем.
Удивительно, какая же она страшная на самом деле, подумал он. Взбитые, посеченные, химически обработанные волосы. На зубах виниры. Жилы на шее натянуты, словно веревочная лестница, ведущая к «куриному филе», спрятанному в дорогом лифчике от «Ла Перла». Из кухни вышла Роза, мягкая, светлая, сияющая, с подносом в руках. Шоколадно-янтарные глаза блестели, и Джек обнаружил, что произносит почти бессознательно:
— После десерта.
Мелисса застыла. Но Джек едва замечал ее — он смотрел на Розу с подносом. Он понял, что она принесла не один десерт, а много: по крохотной порции всего, что имелось в ее обширном меню. Тут было
— Ты надо мной издеваешься, — яростно прошептала Мелисса.
Но Джек ее уже не слышал, узрев новые чудеса: он пробовал то одно, то другое в нарастающем самозабвенном опьянении. Роза смотрела на него с почти материнской улыбкой, сложив руки на груди, как ангел — крылья. Удивительно, что поначалу он счел ее некрасивой; теперь он понимал, что она потрясающе прекрасна: зрелая, как летняя клубника, чувственная, как ванна из сливок. Он увидел женщину с кислым лицом, сидящую напротив, и попытался вспомнить, что она тут делает: кажется, что-то связанное с деньгами, смутно припомнил он, что-то насчет бизнеса и перспектив. Но это явно было что-то не очень важное, и он скоро забыл о ней, погрузившись в вакханалию кондитерских вкусов и текстур, сотворенную этой экзотичной темноволосой роскошной неаполитанкой.
Роза, по-видимому, разделяла его восторг. Губы ее приоткрылись, глаза сверкали, щеки слегка порозовели. Она кивала ему, сначала в знак одобрения, потом — с плохо скрываемым возбуждением. Он заметил, что она дрожит; ее руки сжимались и разжимались на фоне белого фартука. Он набрал полный рот орехового крема, на миг прикрыл глаза и тут же преисполнился уверенности, что и она закрыла глаза в приступе блаженства; снова потянувшись за ложкой, он услышал вздох наслаждения.
Да! Да!
Шепот был почти неслышен, но он все равно его услышал — облегченный вздох, едва слышный блаженный стон. Он опять взялся за ложку, она опять испустила вздох, пальцы растопырились в насыщенном мускусом воздухе. Он обожрался и все равно хотел еще, хотя бы только для того, чтобы увидеть ее лицо, когда он ест и ест. Он смутно помнил, как говорил кому-то (кому?), что рыба усиливает любовный пыл; секунду ему казалось, что он вот-вот припомнит, кому именно, но потом эта мысль тихо ускользнула.
Он все еще ел, когда женщина с кислым лицом встала, сжав губы подобно колючей проволоке, и вышла из-за стола. Он не поднял взгляда — хотя она, уходя, довольно грубо хлопнула дверью, — пока Роза не принесла кофе, миндальные печенюшки и пирожные с засахаренными фруктами; а потом она села рядом, накрыв его руки своими, расстегнула его ремень, чтобы дать простор туго набитому желудку, и, нежно покусывая мочку уха, прошептала голосом, подобным мускусу, крови и темному меду:
— А теперь моя очередь,
ВОР У ВОРА
Я вам вот что расскажу, забесплатно. Вампирство давно умерло и похоронено. Не только в Уитби,[79] хотя гниль пошла оттуда, и не потому, что люди потеряли к нему
