— Я, как бы выразиться… сказал, будто я… хм… в некотором роде потомок Мусоргского.
— Кто-кто?
— Потомок Мусоргского и одной русской царевны. Знаешь, ведь Амрита у нас голубых кровей: ее отец был раджой местного значения, и технически она считается раджкумари. Мне стало досадно…
— Да, и еще ты сын дровосека! — перебиваю я.
— Что? А, ну да, вроде того…
(Отец Клайва, помимо всего прочего, владеет двадцатью тысячами акров превосходного леса где-то на северо-востоке Шотландии и парой лесопилен в окрестностях Данди [42] .)
— Ах, — вскрикиваю я, по-девчоночьи хлопая в ладоши, — как романтично! — И, оставив шутовство, добавляю: — Как ты думаешь теперь выкручиваться? Навешал девчонке лапши. Это же надо так завраться: потомок Мусоргского!
Распрямляюсь в кресле и, глядя в окно, слушаю, как мой давний школьный товарищ погружается в трясину лжи.
— И еще я сказал, что алкоголизм у нас в крови.
— Поверить не могу — ты самолично себя оговорил? Сознался, что любишь заложить за воротник?!
— Да не я, — оправдывается Клайв. — Матушка, Оливия.
— Ах да, Оливия. Припоминаю.
За нашим столиком ненадолго воцаряется молчание. Наконец я спрашиваю:
— Клайв, а зачем ты сказал Амрите, что у твоей матери проблемы с алкоголем?
Достопочтенный совсем сник и стал затравленно объясняться:
— Сам не пойму. Как понесло меня, как понесло… и остановиться не смог.
— Да, нехорошо получилось.
— Просто мне так хотелось, чтобы и у меня в семье было что-нибудь не как у людей. Вот погляди, кого ни возьмешь — одни проблемы: у этого мать, умерла совсем молодой, у другого сбежала с каким-то психом, третий вообще с мачехой живет. Девчонки всегда тянутся к тем, кто понесчастнее. А мне чем похвастаться? Родители мои — мелкие аристократы, этакие благополучные милые эксцентрики. Хочешь — на Тибет съезди, хочешь — на дельтапланах полетай. Обычные вменяемые люди, у которых не больше проблем, чем у других. Я всегда жил как у Христа за пазухой: судьба меня не била, да и эмоциональных травм никаких не припомню — ну, если не считать ту историю с гуталином.
— Да, и если не считать, что ты прирожденный враль.
При этих словах Клайв заметно приободряется.
— Да, ты прав. А что, если у меня действительно страшный недуг, в самой запущенной форме, — синдром Мюнхгаузена? Согласись, интересный случай.
— Можешь не обольщаться. Все парни им страдают.
Вне всяких сомнений, наш милый Клайв Спунер — на редкость необычайный субъект. Но пока все идет своим чередом, и романтическая история о принцессе и сыне дровосека еще достигнет кульминации.
Глава 23
Кэт уехала, и мне совсем некому облегчить душу. Постоянно звоню Бет. Она крайне нелюбезна — непонятно, то ли раздражают мои частые звонки, то ли у нее есть другие поводы для негодования. Поэтому я вовсе перестаю звонить.
Наконец, окруженная ореолом загадочности, возвращается Кэт.
— Давай рассказывай, как съездила. Только со всеми подробностями. — Я горю нетерпением.
Их группа состояла главным образом из подтянутых молодых людей в шортах и футболках, при виде которых Кэт не могла сдержать довольно вульгарного возгласа «Ой, держите меня!!!». Помимо накачанных молодцов в группе были две эксцентричные дамы средних лет, которые беспрестанно жались друг к другу и вообще производили довольно странное впечатление — главным образом благодаря своим нарядам для велосипедных прогулок: длинные юбки и соломенные шляпки. Последним к любителям велосипедных прогулок присоединился коренастый толстенький человечек с вьющимися черными волосами и пробивающейся на макушке лысиной. Звали его Вернон, и всю дорогу он громко отдувался и пыхтел.
Мало-помалу Кэт сдружилась с двумя старыми кокетками и Верноном, и вместе они образовали крепкий, размеренный и двигавшийся с безмерным достоинством тыл.
Несмотря на накрапывающий с неба мартовский дождик, Бордо был прекрасен: с холмов спускались поперечные ряды виноградников, из садов выглядывали красные черепичные крыши сельских домиков, а вдоль дороги тут и там проклевывались из земли первые весенние цветы. Подтянутые молодые велосипедисты были хоть и приятны наружно, но собеседниками оказались никудышными. А Вернон, отличавшийся редкой эрудицией, не привлек нашу курортницу внешне. В итоге Кэт отдохнула замечательно и без лишних треволнений. И даже привезла в коробочке мне гостинец!
Я думаю о вине, сыре, ветчине и прочих французских лакомствах — о том, что припасла наша щедрая соседка Франция на мою утеху.
— Не угадал, — отвечает Кэт. — Ну-ка сунь руку.
Фи, да там же котенок.
— Фи, да там же котенок, — говорю я.
— Справедливое наблюдение.
— Но каким образом? Ведь нельзя же так запросто перевозить через границу животных.
— Теперь можно, в Евросоюзе другие правила.
Я пристально смотрю на животное, втайне желая разглядеть на его месте бутылочку бургундского. Котенок в свою очередь не сводит голубых глаз с меня, видимо, в душе надеясь, что я превращусь в селедку.
— Имя уже придумала? Помню, ты говорила, Сократ — самое подходящее имя для кошки.
— Был такой разговор. Только ведь этот кот — француз. Назову его Гастоном.
— Какое кощунство! Назвать кота Гастоном!
— А почему бы и нет? Давай вытряхивай его сюда.
Вынимаю Гастона из коробки — щупленький пушистый комочек — и передаю новой хозяйке. Она сажает котенка к себе на колени, склоняется над ним и зарывается носом в мягкую шерсть. Поднимает на меня глаза и будто с вызовом спрашивает:
— Ну, что скажешь?
И тут, повинуясь первому импульсу, я склоняюсь к Кэт и целую в щеку.
— Гастон так Гастон. Вполне подходящее имя. — И тут же добавляю: — Этак, глядишь, и я себе кошечку заведу.
Кэт смеется.
— Хм, — говорю я, — пора бы проявить политическую активность. Давай вступим в партию либеральных демократов.
— Зачем?
— Э-э…
— Ты знаешь хотя бы одного своего сверстника, который, как ты изволил выразиться, проявлял бы «политическую активность»?
Я в Челси у Майлза на квартире. Только сам хозяин где-то в Шварцвальде, стреляет пульками с краской в потных немецких финансистов по имени Ганс и Вилли. А я здесь, с Бет. Мы не собираемся нырять в постель. Я сейчас попью чая и пойду домой. И так буду поступать и впредь. Иногда мы вместе идем куда- нибудь перекусить, сидим и разговариваем, иногда посещаем кинотеатр. Бывает, в кино или на прогулке в парке держимся за руки. И все. Бет любит Майлза, Майлз — мой лучший друг, и оставлять его она не собирается.
Если у нас и любовь, то платоническая.
