знаешь ты... даже раньше - как только он поймет, что о твоем приходе сюда никому не известно, — ты умрешь.
Через несколько часов. Если не меньше.
* * *
Белый Кролик наполовину вел, наполовину тащил ее через музей и квартиру Ричарда, потом на улицу через заднюю дверь на частную стоянку. Там ждал старый синий фургон с единственным окном в кабине водителя. Тот самый, который пытался вытеснить ее с дороги в день, когда она сбежала в Грецию. Окна были сильно тонированные, но внутри горел свет, и кто-то повернулся в их сторону. Еще один бритоголовый парень.
Замечательно. У него личная армия. Собственный Гитлерюгенд.
— Вот развлечение, которого ты не заслуживаешь, — сказал Кельвин. — Поедешь сзади.
— И это должно сделать меня счастливой?
— Конечно, — ответил он. — Ведь ты кое-что искала, разве нет?
Даже теперь, даже перед лицом неминуемой смерти, Дебора ощутила укол любопытства. Оно здесь!
Ей стянули руки за спиной клейкой лентой. Парень грубо втолкнул ее в кузов и, захлопнув дверь, запер снаружи на ключ. Дебора скорчилась на полу фургона. Когда они сели в машину и запустили двигатель, она с трудом повернулась, чтобы рассмотреть стоящий рядом ящик.
Совершенно обыкновенный — или по крайней мере так казалось оттуда, где она лежала: большой деревянный ящик размером с гроб и выкрашенный в черный цвет. Крышку — вероятно, стеклянную — видно не было, и единственное, что нарушало его идеальную обыкновенность, был торчащий на несколько дюймов шнур питания. Сверху на ящик было наброшено тяжелое темное одеяло.
Дебора лежала на полу, ощущая присутствие рядом с собой этого, когда фургон тронулся с места.
Прошло, наверное, минут пятнадцать. Некоторое время в начале и в конце пути они двигались довольно медленно по темным местам и петляющим дорогам, затем поехали быстрее; дома у дороги бросали искаженные отблески мерцающих огней через окна кабины на потолок. Дождь не переставал, и дворники все время гудели и поскрипывали.
Когда они остановились, Белый Кролик вышел первым и отсутствовал около минуты, прежде чем скрип задней двери заставил Дебору поднять голову.
— Тихо, — сказал Кельвин с переднего сиденья. — Вылезай. И без глупостей, или я пробью тебе дырку в голове. Ясно?
Он не шутит.
Дебора молча двигалась назад, пока не смогла спустить ноги на гравий. Парень ждал ее, по- прежнему с ножом, глядя на нее сквозь дождь со злобным весельем.
— В Греции ты меня ранила, жидовка, — сказал он.
Наглый голос, окрашенный самым вульгарным говором, характерным для сельской Джорджии. Совсем еще мальчишеский и, наверное, был бы нелепым — просто стереотип из мультика, — не будь он таким твердым и полным ненависти.
— Это потому, что ты пытался убить меня, деревенщина, — ответила Дебора.
Он дал ей оплеуху — на мгновение Деборе показалось, что у нее лопнула барабанная перепонка. На глаза навернулись слезы, и она невольно пригнулась, закусив губу, чтобы подавить всхлип.
— Не хами, — сказал он.
Дебора выпрямилась, почувствовав, что к ним идет Кельвин.
— Установи пандус, — приказал он парню. — Я присмотрю за ней. И отдай мой нож.
Кельвин бесстрастно встретил ее взгляд, однако, заметив презрение в глазах, пожал плечами и чуть улыбнулся.
— Симпатичный, верно? — Он показал ей узкий клинок. — Кинжал Люфтваффе. Я получил его от наставника.
— От Эдварда Грейвса, — произнесла Дебора.
Лицо Кельвина напряглось.
— Так, а это тебе откуда известно? Ладно, расскажешь мне все, что знаешь и кто еще в курсе, и мы заключим сделку.
— Вроде той, что ты заключил с Ричардом?
— Ричард был паршивым бизнесменом. Мы-то наверняка договоримся.
— Не будь так уверен.
Бауэрс снова пожал плечами:
— Если хочешь быть мученицей, пожалуйста!
— Помоги-ка мне, — сказал бритоголовый. Он двигал большой черный ящик по доскам, приставленным к задней двери фургона. Тот был по-прежнему укрыт темным одеялом.
— Не пробуй бежать, — предупредил Кельвин.
Предупреждение было излишним. Они стояли позади большого каменного дома, в обнесенном стеной дворе с воротами из кованого железа, через которые въехал фургон. Сейчас они были закрыты и, по- видимому, заперты на электронный замок. Бежать было некуда.
Бауэрс повернулся и подпер деревянный ящик на колесах, пока Белый Кролик спускал его на гравий.
— Надо занести в дом, — сказал парень. — А с ней как?
Дебора вдруг почувствовала, что надо что-то сказать, надо отсрочить любое решение, к которому он может прийти.
— Тебе интересно, когда я узнала? — заговорила она. — Давно. Помнишь ночь, которую мы провели в Афинах? Ты тогда сказал, что знаешь, что я имею в виду, когда говорю, как смотрел на людей Ричард? При нашей первой встрече ты сказал, что никогда не встречался с Ричардом. И думаешь, мне не пришло в голову, что никто, кроме нас с тобой, не видел адрес, по которому лаборатория собиралась отослать результаты исследований? Думаешь, мне никогда не приходило в голову, что в Греции какой-то маньяк все время пытался меня убить, а ты был единственным, кому я сообщала по электронной почте свои планы? Что этот маньяк, кто бы он ни был, считал, что я знаю нечто, — нечто, что ты видел на экране моего компьютера, — и никто, кроме тебя, не знал, что я видела письмо, которое ты послал Ричарду в музей? На самом деле, Кельвин, я все поняла даже раньше. Еще в первый день, когда мы познакомились и ты сказал, что этот «варварский» томагавк подтверждает доктрину предначертанной судьбы. Думаешь, я не поняла сразу, что ты — идиот, помешанный на превосходстве белой расы?
Нет. Неправда. Ты должна была понять, но не поняла. Пока не увидела татуировку. По крайней мере тебе следовало бы знать, что мужчина с такой внешностью не будет ухаживать за женщиной вроде тебя.
Их упущение.
Теперь ты вновь обрела антиромантическую дерзость. Очень жаль, что ее не было раньше, когда ты говорила с Кернигой и не сказала абсолютно ничего обо всех нитях, которые начинала увязывать, обо всех мерзких «хлебных крошках», которые вели прямо к дверям Кельвина Бауэрса.
Не знала? Не знала наверняка.
Кельвин смотрел на нее. Дождь заливал его лицо, но он, казалось, этого не замечал.
— Кому еще ты сообщила?
Дебора не ответила, глядя ему в лицо со всей дерзостью и презрением, какие смогла собрать.
Кельвин слегка улыбнулся — насмешливой, многозначительной улыбкой, которая говорила, что он ей не верит, но все нормально. Пока.
— Мы запрем ее вместе с ним, — сказал он. — Пусть хорошенько все вспомнит. А если она сомневается в нашей серьезности, то, что она увидит здесь, убедит ее в обратном.
