— Да, он был оберст-лейтенантом. Теперь он генерал-фельдмаршал [57], и ненавидят его не меньше, чем прежде, — с горечью улыбается Вислинг.
— Когда у нас проходили соревнования по стрельбе в Морелленшлюхте, — продолжает оберст Фрик, — ругаться запрещалось. Было важно, чтобы мы не нервничали, когда подойдет наша очередь. Мы наслаждались жизнью в Морелленшлюхте, но только в летнее время. Зимой там было очень холодно, ветрено. Казалось, холод приходил из России и держался среди тех искривленных деревьев.
— А теперь вам предстоит окончить жизнь в Морелленшлюхте, — сухо говорит генерал. — Знали вы, что во времена кайзера там тоже казнили солдат?
— Нет, понятия не имел.
— Это одна из самых удивительных черт в нас, немцах, — апатично вздыхает генерал. — Мы никогда ничего не знаем. Мы — нация в шорах. Бог весть, сколько невиновных людей было расстреляно в Морелленшлюхте.
— Когда расстреливают, больно? — неожиданно спрашивает юный ефрейтор.
Сокамерники удивленно глядят на него. Никто из них об этом не думал. Страх смерти был таким ошеломляющим, что ни один не задумывался о возможной физической боли.
— Думаю, ты ничего не почувствуешь, — уверенно отвечает генерал. — Одна пуля может убить мгновенно. Государство в своей щедрости дает тебе двенадцать!
— Я думаю, меня не расстреляют, — говорит с истеричной ноткой в голосе лейтенант. — Меня отправят в специальные войска. Я нутром это чувствую. Я это знаю. Когда узнают о моей специальности, то поймут, как я могу быть полезен в спецвойсках! Даю слово, что навещу вашу жену и передам ваше последнее сообщение, герр генерал. Я почитаю вас и восхищаюсь вами!
— Не нужно, — вздыхает генерал. — Это большой недостаток у нас, немцев, что нам вечно нужно кого-то почитать и за кого-то сражаться.
По коридору громыхает тележка с едой. Часы бьют восемь.
Команды, лязг оружия, крики и брань, позвякивание ключей. Тюрьма гудит от нервозности.
Теперь на полу снова три теневых полоски. Вскоре появится четвертая. Дверь со стуком распахивается.
— Пауль Кёбке, — рычит фельдфебель.
Химик, который не мог держать язык за зубами, поднимается на ноги.
— Нет, нет, — стонет он. — Это ошибка. Я здесь недавно. Это, должно быть, вас, герр генерал!
— Заткнись, Кёбке, — раздраженно гремит фельдфебель, делая шаг в камеру. — До генерала дойдет очередь, как и до всех вас. Сегодня твоя очередь, так что пошевеливайся! Группа попутчиков ждет.
Он так толкает Кёбке, что тот падает в руки двух унтер-офицеров, которые с отработанной легкостью надевают на него наручники.
— До скорой встречи, — ухмыляется фельдфебель, захлопывая дверь.
КАЗНЬ
Отечество вправе требовать, чтобы люди жертвовали всем ради него. Поэтому я приказываю, чтобы каждый человек, способный носить оружие, был немедленно призван, невзирая на возраст и состояние здоровья, в армию и отправлен в бой с врагом.
Главный механик Вольф ведет суд, сидя за большим круглым столом в столовой пятой роты, по бокам его стула расположились два волкодава, готовые по малейшему знаку главаря немецкой мафии разорвать кого угодно в клочья.
Два телохранителя-китайца сидят каждый на своем стуле позади своего повелителя. На каждого входящего в столовую они смотрят как на врага, которого нужно обезвредить как можно быстрее.
Вокруг стола толпятся восхищенные подхалимы, временные мальчики на побегушках, которые остаются в гарнизоне лишь до тех пор, пока устраивают своего хозяина.
Порта останавливается и с деланным удивлением хлопает себя по лбу.
— Как. ты все еще жив, вонючка? — радостно кричит он. — Говорил тебе кто-нибудь, что ты похож на грязную задницу? Давайте проветрим столовую. Тут несет, как в канализации!
— Ты стерпишь это? — спрашивает оружейник, угодливо наклоняясь к Вольфу, который откидывается вместе со стулом назад, подражая важным персонам, которых видел в американских фильмах. Оценивающе смотрит на Порту, нисколько не чувствуя себя оскорбленным. Это роскошь, которая может стоить денег, а деньги — единственное, что Вольф любит и чтит. Ему можно плевать в глаза, если ты готов платить за эту привилегию.
Малыш хватает оружейника за грудки и поднимает, словно готового к закланию кролика.
— Ты чего? — кричит оружейник, суча в ужасе ногами.
— Заткнись, вошь, — рычит Малыш; он настроен ломать вещи, колотить людей, крушить, что попало, — словом, охвачен нормальным, здоровым порывом делать то, на что другие обратят внимание.
Главный механик Вольф смеется, довольный перспективой оживления унылого, серого дня. Подхалимы громко смеются вместе с ним. Они просто не смеют вести себя иначе.
— Ты смеешь поднимать руку на унтер-офицера! — кричит оружейник, пытаясь ударить ногой Малыша в лицо.
— Унтер-офицера! — презрительно усмехается Малыш, вертя его в воздухе, будто лопасть крыла
