их работа. Не до того.
Но на этот раз мы с Крейзи таращились в зеркало совсем с другой целью. “Быть в Комитете через сорок минут…” — эти слова огненной прописью были выжжены у меня в голове. Но Крейзи здорово переборщил с порошком — так что проблемы у нас начались не то что по вопросу “куда нам ехать”, а уже на уровне “кто мы такие”. А на этот вопрос в нашем блокноте ответа не оказалось!
Чтобы хоть как-то позиционировать себя в окружающем мире, мы с Крейзи уцепились за единственные оставшиеся у нас ориентиры — инспекторские удостоверения Комитета. Руки тряслись, крошечное фото расплывалось у меня пред глазами. Вцепившись в ксиву, я пытался решить: похожа ли персона на фотокарточке на мое отражение? Рядом со мной пытался решить ту же проблему Крейзи — только вот нашей беде это не сильно помогло.
Скорее наоборот — в суматохе мы перепутали удостоверения. Так что под конец я почти уверился, что меня зовут “Антон”, а Крейзи не менее искренне полагал себя “Ваней”. Люди на играх частенько путали нас с Крейзи между собой, но описанный выше случай — единственный, когда мы сами себя перепутали. Так что можете себе представить, в каком мы были состоянии, когда в конце концов прибыли в Комитет.
Вышло так, что до кабинета нашего Благодетеля мы не дошли. Как только Крейзи и я вошли на этаж и двинулись по коридору, нам навстречу вырулил пожилой человек в форме чиновника Комитета. (Как выяснилось впоследствии, это был еще один наш “куратор” — товарищ Беспалько). Его отделяли от нас всего несколько метров, когда Крейзи коротко глянул на него из-под полей своей шляпы, повелительно вскинул руку и приказал:
— Стоп!
Беспалько остановился. Его взгляд за толстыми линзами очков только начал фокусироваться на дерзких посетителях, как Крейзи открыл рот и изверг из себя вопрос. Своей постановкой он напомнил мне чаньский коан[203] — испепеляющая извилины молния, к которой далеко не каждый чиновник окажется внутренне готов.
— Кто вы такой и что нам от вас нужно?! — поинтересовался Крейзи.
Со второй частью этого вопроса Крейзи следовало обращаться ко мне. Я бы живо нашел ответ в нашем “блокноте”, а вот у несчастного Беспалько такого подспорья не было. Поэтому он разинул рот и почти минуту простоял неподвижно, не в силах сообразить, чего хотят от него эти странные посетители.
В середине мая мы с Панаевым отправились в леса под Лугой, а вместе с нами поехала Леночка по прозвищу “Бухгалтер” — девушка, заведовавшая большей частью бумаг в нашей организации. Нас познакомил с нею Панаев, увидавший ее под Навесом в Заходском, на дне рождения Пыха. Леночка отдыхала там в компании Фаруха и Папы Хаерсона — но Панаев не мог оставить “сидеть без дела” такие ценные кадры.
Леночка Бухгалтер оказалась для нашей организации бесценной находкой. Она обладала сверхъестественным даром урегулировать правовые вопросы, решать бюрократические неурядицы и работать с бумагами. Её харизме подчинялись чиновники и представители власти, любые задачи, за которые бралась Леночка, можно было считать заранее решенными.
Ужаснувшись царившему в нашей “бухгалтерии” распиздяйству, Леночка в кратчайшие сроки навела среди этой “кухни” строгий порядок. С её помощью были приведены в порядок и систематизированы данные последних Кампаний, подшиты в общие папки оставшиеся у нас копии протоколов и составлена электронная адресная база нарушителей природоохранного законодательства[204] .
Чиновники Комитета, привыкшие общаться с упоротыми кислотой зомби из нашего “комиссариата”, едва ли не молились на Леночку, имевшую обыкновение приходить на такие встречи трезвой. Бухгалтер взяла на себя добрую половину “деловых связей” и практически всю документацию, изо всех сил поддерживая для нашей секты стойкий имидж “Природоохранной Организации”.
На место мы прибыли под вечер. Расположившись на прибрежном склоне, мы во все глаза втыкали на невиданное доселе диво — штук пятьдесят типи, в несколько рядов установленные на пологом берегу. Над диковинными шатрами поднимался вверх тонкий дымок, мужчины и женщины в индейской одежде расхаживали по лагерю и сидели на земле, в зарослях на берегу возились полуголые дети. Ветер доносил от реки человеческий гомон и запах стряпни, короткий майский день неторопливо клонился к закату.
На секунду мне показалось, что еще миг — и ландшафт вокруг индейского лагеря изменится, уступая место традиционным североамериканским пейзажам. Встанут по берегам реки стволы вековых кедров, донесется с полей протяжный голос бизона, а в проем между деревьями станет видна серебристая поверхность озера Мичиган.
— На что смотришь? — спросил у меня Панаев. — Никогда индеанистов не видел?
Его голос разрушил сгустившиеся чары, так что меня немножечко “отпустило”. Действительно, один или два подобных шатра и раньше стояли на поляне “по ту сторону реки”. Мы с Крейзи даже пару раз ночевали в одном из них — у одной “скво” по прозвищу Наташа-Медведь. Просто до сих пор мне не доводилось видеть одновременно СТОЛЬКО шатров.
— Индеанисты — это навроде реконструкторов[205], — объяснял мне Панаев, покуда мы спускались по тропинке к реке и разыскивали переправу. — Только реконструкция у них не “военная”, а культурно-бытовая — в первую очередь обычаи, а затем жилища, костюмы и утварь. По своей сути они ближе к ролевикам — выбирают какое-нибудь индейское племя, “перевоплощаются” в него и так и живут.
— Здоровые же у них племена! — кивнул я, еще раз окидывая взглядом раскинувшийся на берегу лагерь. — Ничего не скажешь!
— Не, — рассмеялся Панаев, — не настолько! Сейчас у них “Пау-Вау” — что-то типа нашей “союзки”[206], куда съезжается множество различных племен. Живут индейцы мирно, массовые побоища у них не приветствуются — так что все имеющееся в наличии оружие самое настоящее. В ходу охотничьи ножи и небольшие топорики, а вот другой военной снасти практически нет. Луки есть охуенные — но не очень много. Но это все ерунда, интересно другое. Слышал, чего про обычаи ихние говорят?
— Ну-ка! — заинтересовался я. — Давай, приколи!
— Есть у них один ритуал, — через плечо сообщил Панаев, перебираясь по хлипким бревнам на ту сторону реки, — не знаю только, у каких племен он в ходу. Слышал, чего лысые на Кампании толковали про “тему с мешком”?
— Припоминаю, — кивнул я. — Было что-то такое!
В самом деле, ходили слухи — будто наши коллеги по природоохране используют для первичного “отбора кандидатов” жуткие методы. На испытуемого одевают плотный мешок, после чего четверо “будущих товарищей” пиздят его великим множеством способов. Не берусь судить, по какому принципу “приемная комиссия” различает между собой кандидатов — то ли берут тех, кто устоял на ногах, то ли еще как. Какой- то способ наверняка есть.
— Так вот, — продолжал Тень, — у индейцев есть похожая хуйня, только обычай этот не для новичков! Для начала испытуемому нельзя ни есть, ни пить несколько дней. После этого он должен оттянуть пальцами кожу у себя на груди и проколоть ножом получившуюся складку. В дырку продевают метровый кожаный ремешок и завязывают на узел, а другой конец привязывают к деревянному столбу. Возле него испытуемый будет корчиться в танце аж целые сутки. Под конец такого “праздника” танцор пляшет уже не у столба, а “одной ногой в мире духов”. В конце ритуала человек падает на спину — чтобы ремешок мог разорвать удерживающую его кожу. Получается приметный шрам в виде буквы “Н” — отметка, которая немало значит между индейцами. Во всем ихнем Движении по пальцам можно пересчитать тех, у кого она есть.
— Не удивительно! — цинично отозвался я, хотя рассказанная Панаевым история меня здорово впечатлила. — При таких-то обычаях!
Неожиданно для самого себя я посмотрел на индейский лагерь совсем другими глазами. Чтобы вот такое проделать, нужен дух, который есть далеко не у каждого. Вслед за Панаевым я перебрался на другую сторону, так что от основного индейского лагеря нас отделял теперь десяток метров стремительно бегущей воды.
На другой стороне раскинулись густые заросли кустов, а начинающаяся у самой переправы тропинка
