публики вроде нас. Отжигали как могли: Жук запугивал нас случаями смертоубийства, якобы имевшими место во время прошлых кампаний, а Туранчокс обучал основам инспекторского дела. По его мнению, наиглавнейшим в этом является правильное расположение предметов у инспектора на столе. Бланки протоколов и копирка лежат слева, Кодекс об Административных Правонарушениях (КоАП РФ) и копия приказа губернатора о “мерах по пресечению незаконной порубки и провоза новогодних елей” справа, посередине пресс-папье и стакан с авторучками и т. д. Любое отступление от этого распорядка Туранчокс считал немыслимым и, скорее всего, полагал деянием противоправным.
По результатам этих курсов (считавшихся “инспекторскими”) соискателям вручалось удостоверение общественного лесного инспектора Комитета по Лесу Л.О. Этот документ предоставлял своему обладателю следующие полномочия: “применять физическую силу и специальные средства… задерживать и доставлять… устанавливать личность по системе ЦАБ[102]… и оформлять в административном протоколе… ” всех без разбору, кого только ни увидят тащащим под мышкой свежесрубленную ель.
Штаб кампании развернули на Витебском вокзале. Там засели Батов и ЗД-шники под руководством Жука, а “Гринхипп” получили в своё распоряжение бывший пикет ДНД[103] на Финляндском. Задачи Комитет поставил такие — полностью перекрыть траффик елей и устраивать допшмон по электричкам, высылая рабочие группы на патрулирование в “челнок”. Всех задержанных за браконьерство нужно стаскивать в пикет и оформлять, кроме тех, кого выездные группы оформят на месте.
Идет борьба, объяснял нам Лустберг, за количество протоколов — в них, и только в них отражается действительный вклад в дело природоохраны, сделанный каждым из нас. Инспекторам необходима, пел нам Тони, кристальная честность — взяток с нарушителей не брать, изъятые ели оформлять документально и передавать наверх полностью, до одной.
Мы не то что бы слушали его, но прислушивались понемногу. Если люди из “Гринхипп” нам пришлись не по вкусу, то о Лустберге у нас к тому времени сложилось благоприятное впечатление. Тони провел несколько любопытных игр и обладал в тусовке если не популярностью, то известностью точно.
Мы провели с Лустбергом переговоры и сошлись вот на чем. Мы помогаем ему провести кампанию — а он не мешает нам жить и не лезет в наши дела. Договорились, что мы сформируем автономные группы, а один из наших инспекторов будет занимать должность оперативного дежурного посменно с человеком от “Гринхипп”. На том и порешили.
Атмосфера штаба Елочной Кампании — постоянный вой, шум и чудовищная суета. Все вокруг завалено елями, большое количество ОЧЕНЬ НЕДОВОЛЬНЫХ людей спрессованы в маленьком помещении и дожидаются своей участи в очереди на оформление. Каждый норовит доказать собственные права:
— Похуй мне и на тебя, и на весь твой Комитет! Кто вы такие, что… Другие стараются инспектора наебать:
— Были документы, были! Я на даче забыла купон из лесничества, и… Наихудшие из невольных посетителей втупую давят на жалость, душат тебя слезами:
— Милок, — выла гражданка Баева (задержанная за три дня четыре раза, каждый из них — с мелкооптовыми партиями по двадцать, пятнадцать, тридцать и так далее метровых елей). — Милок, я бабка старая, ты уж меня пощади. У меня внучки на новый год останутся без подарочков, ты уж…
Увидав, что слезами горю не поможешь, Баева без видимого перехода переключалась на чернейшую брань:
— Ах ты, сука, ебучий паразит! Я ж тебе…
Начинается кампания прекрасно, когда в Комитете тебе вешают на уши лапшу о “вежливости и корректности по отношению к правонарушителям”. Потом такие, как Лустберг, врут с три короба о “кристальной честности”, а Батов рассказывает тебе, как правильно расположить предметы у себя на столе. Перед началом кампании ты приходишь в штаб, чувствуя себя борцом за дело природоохраны и видишь, как там все благообразно: пустой пикет и за чистым столом новоиспеченные бойцы зеленого фронта.
У всех, на кого ни посмотри — убеждения, каждый хочет поучаствовать в общем деле, никакой критики и в помине нет. Создается впечатление сопричастности чему-то, только вот хуй знает — чему? Охватывает мандраж, хочется СРОЧНО что-нибудь сделать для природоохраны, причем всё равно что. Все кажется таким благостным и важным, словно вот-вот — и вся Природа будет тобою одним заботливо спасена. Но подготовка к кампании заканчивается, начинается работа, и тогда в штабе появляются первые посетители.
Сначала ты еще говоришь людям “здравствуйте”, но потом вся твоя вежливость куда-то исчезает. Люди ненавидят тебя за то, что ты ловишь их и отнимаешь ихние елки — и постепенно ты начинаешь отвечать им тем же. Раздражение и злоба плавятся в тигле разума вместе с недавними взглядами, и на людей с елью начинаешь смотреть, как на персональных врагов. Рождается ненависть, которую ничем не унять, а пикет природоохраны постепенно словно бы превращается в казематы гестапо. Исподволь ты полностью “перекидываешься”, а вид ели у человека в руках начинает действовать на тебя, как на грузинов выражение: “Я маму твою ебал”.
Но на просто злобу всему человечеству похуй, и тогда она начинает искать выхода в каких-нибудь поступках. В зачистках “челноков”, когда НАДО гнать людей кучею впереди себя по вагонам с помощью пиздюлей, в облавах на вокзалах и рейдах на нелегальные елочные базары. Люди “Гринхипп” не поддержали нас в этом начинании — их удел был охотиться за одинокими пенсионерами и избегать серьезных конфликтов. Наши же товарищи постепенно вошли во вкус и конфликтов стесняться совершенно перестали.
Это сказалось на “успеваемости” — мы начали вырабатывать сумасшедшее количество протоколов. Пикет был забит до такой степени, что часть задержанных приходилось запирать в помещении старого туалета, где мы хранили изъятые ели. В этом туалете однажды вышел презанятнейший случай.
Как-то, набившись в помещение туалета едва ли не вдесятером, мы курили план из четырех жирных косых. Дым клубами рвался из маленького помещения и поднимался к билетным кассам. Это привлекло внимание сотрудников милиции, патрулирующих здание вокзала. Мы так и застыли, когда трое ментов вошли в к нам в туалет и остановились, в упор глядя на нас. Мы не успели ничего сделать — ни сбросить косяки, ни даже выдохнуть дым — так неожиданно все это произошло.
— Сержант, чем это пахнет? — тихо спросил ихний старшина. — Запах такой странный! Сержант прошел вперед и вынул у Крейзи из онемевших пальцев косяк. Затем он несколько раз глубоко затянулся, а потом подошел и передал косяк старшине.
— По моему, хвоя, — неуверенно предположил он. — Впрочем…
— Угу, — отозвался сержант, затягиваясь. — Точно, еловая хвоя. Вы вот что, — обратился он к нам, теперь уже вполне серьезно. — Вы курите тут осторожнее! Мы люди нормальные и все понимаем. Но шмон от вашей ганджи стоит такой, что дымом полволкзала заволокло. А тут неподалеку ошиваются ОМОНовские патрули. Они такой хуйни не поймут! Сержант!
— Ага, — отозвался сержант, доставая из-за пазухи поллитру водки. — Нам бы, значит, елочки нужны, но не те вицы, что обычно носят, а настоящие. О' кей?
— О' кей, — отозвался я, так как был сегодня оперативным дежурным по направлению. — Выбирайте, приличные елки во-он где…
Когда транспортники отвалили, мы вздохнули с облегчением. Присели на елки, выпили по глотку водки и раскурили притушенные было косяки. Но не успели мы затянуться, как двери туалета опять распахнулись. В проем вместилась тройка бойцов ОМОНа — облаченные в броню и вооруженные с ног до головы. Мы заметили, что один из них несет увесистый полиэтиленовый пакет, бережно придерживая его за провисшее днище.
— Что за хуйня? — начал их старший. — Коноплю курим? Охуеть надо, прямо на вокзале, пиздец! А если вас менты выпалят?
— Не ссыте, — миролюбиво успокоил нас тот омоновец, что нес пакет. — Мы люди нормальные и все понимаем. Вот, собрали вам немного попить-поесть. А из-под вас нам нужны приличные елки, а то у черных стоит одно говно кривое. Зер гуд?
— Зер гуд, — кивнул я, находясь от всего этого словно бы в некотором отупении. — Вон тот угол, выбирайте.
