Впрочем, до Огурца мне не было никакого дела. Если бы накануне не просрался по полной программе, наверняка наложил бы в штаны. Все вокруг: деревья, дома, кусты и, кажется даже земля, горело. Я прятался под каким-то ржавым трактором. Потом полз куда-то. Потом снова прятался. Потом опять полз. Меня трясло. То ли от того, что ходила ходуном земля, то ли самого по себе от страха. А может быть, и то, и другое сразу.
Закончилось все так же внезапно, как и началось. Птички, правда, уже не пели, и солнце заволокло дымом от горящих домов и пороховой гарью.
Я встал на ноги и, пошатываясь, неуверенно побрел в сторону леса. Какое-то время шел по нему, пока не оказался на грунтовой проселочной дороге. По ней вышел к шоссе. Сколько времени я тащился по нему в выбранном наугад направлении, точно сказать не могу. Однако, когда силы стали окончательно покидать мое измученное тело, наткнулся на огромный фургон, брошенный возле изрытой танковыми гусеницами обочины.
Его прицеп был настолько длинный, что сзади под здоровенной белоснежной тушей находилось аж три пары сдвоенных колес. Кабина грузовика съехала в кювет. Внутри нее, слава Богу, не было ни трупов, ни крови, но и поживиться тоже ничем не удалось. У самого фургона его задние дверцы кто-то распахнул, посмотрел на содержимое, да так и оставил. А вез неудачливый водитель упакованные в целлофан одеяла и подушки. Весь прицеп был забит ими доверху. Товар китайский, набитый всякой ненатуральной дрянью, и, видимо, не показавшийся грабителям. Что же, а мне в самый раз.
Я с трудом забрался вовнутрь. Оставшихся сил хватило лишь на то, чтобы закрыть дверцы, разорвать несколько упаковок и зарыться в мягком китайском барахле.
Олесь Штепа
'Проблемы индейцев' Штепу совершенно не волновали, но, работая в паре с вновь прибывшим дознавателем, ему, то и дело приходилось общаться с аборигенами.
Санкат Салифу хоть и не бывал раньше в зонах миротворческих операций, мужик, сам по себе, тертый, оттарабанил в брюссельской полиции не один десяток лет, и подход к населению имел. Знал, как добрым словом, угрозой и обещанием добиться своего. Только Олесю от этого не легче. Достало уже выслушивать лопочущих всякую фигню бестолковых теток и ждать, когда какой-нибудь хитрый мужичок устанет делать вид, что ничего не понимает и разродится, наконец, ответом, интересующим командира Штепы.
Но сюсюкались так далеко не со всеми. Только с теми, с кем миротворческая администрация и дальше собиралась плодотворно сотрудничать. С остальными действовали по-иному. Нет, иголки под ногти им никто не загонял, почки не отбивал и глаза раскаленным свинцом не заливал. Спецы из военной разведки за три последних десятилетия бесконечных миротворческих операций разработали не одну методичку по гуманным пыткам, от которых у арестантов на теле не оставалось следов, но при этом они иногда сходили с ума.
Штепа и сам уже немного видел, как это делают, а уж слышал достаточно, чтобы впечатлиться. Но это ведь не такая большая цена за наведение порядка в этой стране? Эти русские поступают друг с другом гораздо хуже.
Вот, к примеру после очередного подрыва броневика миротворческого патруля оцепили квартал и взяли нескольких подозрительных гражданских. Для того, чтобы расколоть самых несговорчивых, их раздевают до трусов и помещают в холодные одиночные камеры. Холод, голод и жажда быстро развязывают им языки. Некоторых вообще раздевают догола и в таком виде водят на допросы. Нет ничего более беззащитного, чем голый человек.
Если повстанец и дальше упрямится, его ставят на колени и заставляют находиться в такой позе часами. Если подследственный при этом взбрыкивает и не желает подчиняться, то… Нет, его не бьют. Его ставят на табуретку и дают в руки оголенные провода, чтобы держал их на вытянутых руках. Такие же провода закрепляют на щиколотках. При этом повстанцу сообщают, что если он разожмет пальцы, замкнется некий контакт, и его тряхнет током. Попробуй постой часов восемь в таком положении! А потом сразу на допрос.
С одним парнем, в квартире которого нашли автомат, рацию и несколько пачек листовок с призывами к сопротивлению военной администрации, немного перестарались. Ему завели руки за спину и привязали к оконной решетке в камере. Когда человека просто подвешивают за связанные за спиной руки, это называется 'палестинской виселицей'. Тут получилось почти тоже самое. Когда парень стоял, все было нормально, но о нем в суете забыли, и он устал стоять и повис. У бедняги оказались вывихнуты оба плечевых сустава.
Но не ко всем применяли такие методы воздействия. Когда Олесь первый раз приехал в здание, где расположилась военная разведка, встретил одного типа, которого как раз вели на допрос. Что самое интересное, его-то как раз и не допрашивали. Уже целую неделю просто водили к дознавателю, и тот часа два молча занимался своими бумажными делами. Конвоиры и надзиратели тоже не издавали ни звука.
Капрал Белковски сказал Штепе, что на десятый день на этого типа нападет такая болтливость, что он расскажет все, что знает сам.
Первый допрос Олеся ничем особенным не выделялся. Повстанец, измученный бессонными ночами, что ему устроили в местном карцере, рассказал, какие именно мосты он собирался взорвать. У него дома нашли несколько кило взрывчатки, и хоть он настаивал сначала, что хранил ее, чтобы глушить рыбу, на этом допросе во всем сознался.
Вот следующий клиент им с Салифу достался упрямый. Его задержали-то просто для выяснения личности, так как этот идиот зачем-то выковырнул из своего плеча микрочип. В последнее время такие странные типы стали встречаться все чаще. Их обычно отправляли до идентификации в лагерь для перемещенных лиц. Потом регистрировали и, снабдив новым биометрическим микрочипом, отпускали. Часто эти плохо организованные люди сами изъявляли желание отправиться в трудовые лагеря. Там им наверняка было лучше, чем в полупустом городе.
А вот этот тип чем-то заинтересовал англичан из военной разведки. И чем больше он молчал, тем больше интересовал.
И стандартные, и расширенные методы допроса ничего не давали. Подследственного не брали ни холод, ни жара, ни бессонные ночи. Он провел восемь часов запертым в одном из металлических шкафчиков, что в советское время стояли в любой заводской раздевалке. Их специально притащили сюда и использовали, когда не хватало людей, чтобы следить за теми, кто стоит на коленях, или на одной ноге, или, например, держит на вытянутых руках бутылки с водой. Ну, и, конечно, сюда засовывали отморозков вроде этого.
Обычно народ сразу ломался после нескольких часов, проведенных в позе креветки в полной темноте. Но не этот тип.
Капрал Белковски был в бешенстве. Он приказал посадить подследственного у дальней стены, метрах в восьми от стола, за которым сидели Олесь с дознавателем, и заставил громко отвечать на одни и те же вопросы несколько раз.
С простыми обывателями это проходило, но этот тип минут через пять просто послал всех присутствующих в выражениях, не нуждавшихся в переводе.
Капрал выбежал куда-то и вскоре вернулся с двумя самодельными рупорами из картона. Они с Олесем встали по обе стороны от подследственного и начали орать ему в оба уха одновременно. Ну, или почти одновременно. Штепа воспроизводил по-русски тирады Белковски чуть с запозданием:
— Куда ты шел, сука? Адрес, адрес говори. Про тетку жены в другом месте будешь рассказывать. Мы все про тебя знаем. Назови только адрес и имя того, к кому шел.
Это, конечно, была чистая импровизация, запланированная накануне. Санкат Салифу всегда составлял план допроса, и сейчас шло действо под пунктом номер три. Ничего, естественно, они об этом типе не знали, и он прекрасно понимал это. И молчал.
Следующим по плану у бельгийца, в случае неудачи, значился экспресс-допрос с применением метода
