Юдит. Она смеялась.
— Ох, и несообразительные же вы! Стойте, где стоите, все это вас совершенно не касается!
— Господь свят!.. — заикался один.
— Посмотрите на леди Матильду! — шептал другой.
Третий выступил вперед, с его уст слетали слова возмущения:
— Ваша милость, клянусь кровью Господа нашего, вы очень плохо поступили! Ни высокое положение вашей светлости, ни…
— Тьфу! — только и произнес Вильгельм и отодвинул возмущенного рыцаря с дороги; было ясно, что он ни на кого не обращает внимания, — взгляд герцога будто приказывал.
Не понимая, почему все они так поступают, ему освободили проход, и он ушел. Стало ясно, что воли в нем было больше, чем у всех них вместе взятых.
Рауль с тревогой ожидал возвращения герцога во дворе замка. И с его уст слетел вздох облегчения, когда он увидел Вильгельма в дверях, но через секунду за выходящим замаячили обозленные лица, и юноша решил, что в конце концов дело может дойти и до мечей. Но все случилось иначе. Взяв поводья, герцог вскочил в седло. Оглянулся, увидел преследователей и расхохотался.
Такого нельзя было снести даже от герцога Нормандии! Двое придворных бросились вперед, пытаясь ухватить поводья его коня. Увидев это, Рауль выхватил свой меч.
Но герцог продолжал веселиться.
— Нет, драться не будем! — И он пришпорил коня. Тот рванулся вперед, один из нападавших успел отпрыгнуть, другой был сбит с ног. Герцог исчез из виду прежде, чем кто-либо двинулся с места, удаляющийся цокот копыт его лошади по мощеной дороге еще слышался некоторое время, пока не затих вдали.
В будуаре Матильды тихо щебетали фрейлины: они слетелись, чтобы помочь. Леди была поглощена тем, что осматривала синяки на своих запястьях, и фрейлин весьма тревожило ее спокойствие. Юдит отослала всех прочь и, несмотря на их протесты, захлопнула дверь. Она подошла к сестре и опустилась на колени рядом.
— Сестричка, я тебя предупреждала.
Губы Матильды искривились в жалком подобии улыбки.
— Тебе меня жаль, Юдит?
— Нет, дорогая. Ты получила по заслугам.
С гримаской боли Матильда выпрямилась.
— Что они с ним сделали? — спросила она.
— А что они могут сделать такому, как он?
— Ничего, — холодно согласилась Матильда. — Но должны были убить. Интересно, а он подумал о том, чем это могло грозить ему?
Она подняла руку и опять посмотрела на свои синяки. Напускное спокойствие мгновенно слетело, и леди с жалобными рыданиями упала сестре на грудь.
— Ой, Юдит, он сделал мне так больно.
Глава 4
Еще много дней после налета герцога на Лилль нормандский двор жил ожиданиями. Отовсюду просачивались сведения о том, что он там натворил, слухи эти ползли, обрастая самыми невероятными подробностями. Однако никто не решался упоминать о случившемся при герцоге. Некоторые предрекали, что Фландрия объявит войну Нормандии, но этого не произошло. Никто не знал, что граф Болдуин сказал или подумал, когда в тот судьбоносный день вернулся с соколиной охоты и обнаружил, что его дочь избита и вся в синяках, а двор снедаем бессильной яростью. И какой бы ни была его отцовская реакция на все случившееся, граф все же не позволил необдуманно подтолкнуть себя к междоусобной вражде. Он был могущественен и не труслив, но определенно не хотел воевать со своим нормандским соседом.
— В мире есть только один человек, у которого искусство войны от природы в кончиках пальцев, и этот человек — герцог Нормандский. Кажется, сказанного достаточно.
Его дворяне сочли, что граф повел себя слишком снисходительно в отношении дерзости Нормандца; леди же Матильда лечила синяки и не произносила ни слова; сам граф Болдуин писал герцогу в Руан осторожные письма и подолгу размышлял над ними, прежде чем отправить. Он счел справедливым сказать дочери жесткие слова о том, что, как женщина, она погибла. Матильда в ответ только опустила подбородок на руки и без видимой тревоги посмотрела на отца.
— Дочь моя, — волновался отец. — Кто из принцев решится взять в жены ту, которую отлупил Нормандец? Клянусь всеми святыми, мне кажется, тебе будет лучше в монастыре.
— А кто из принцев осмелится протянуть руку той, которой домогается Нормандец? — ответила дочь.
— Ты ошибаешься, девочка. Нормандец от тебя отказался.
— Нет, он не успокоится, пока я не буду лежать в его постели.
— Это пустой разговор, — нахмурился граф, решив оставить все как есть.
В Руане считали, что герцог окончательно отказался от мысли жениться на фламандке, но он Ланфранка из Рима не отзывал. Архиепископ Можер в изобилии поедая сладости, проводил долгие часы в размышлениях над непростой ситуацией, он даже пытался известить своего брата, графа Аркуэ, который, охраняемый гарнизоном герцога, являлся теперь по существу пленником в собственном продуваемом ветрами замке. Можер не был уверен в том, что знает, какие мысли на уме Вильгельма, однако боялся его напористой целеустремленности.
По возвращении домой Нормандец доверительно сказал Раулю:
— Она все равно будет моей, но, клянусь глазами Господа, никогда не найдет во мне и капли нежности!
— С таким настроением, — резко ответил Рауль, — мне кажется, лучше поискать невесту, которую бы вы могли полюбить, забыв леди Матильду.
— Но я поклялся обладать ею, а не другой женщиной. Она все равно моя — для любви или для ненависти.
— Трудно завоевать такую женщину, сир, — только и сказал на это Рауль.
— Верь в меня, я ее завоюю, — ответил герцог.
И прошло много дней, но он больше ни словом не обмолвился о Матильде. Мысли герцога были заняты другими делами, и после возвращения в Руан вопрос о женитьбе был отставлен на задний план. До конца года под тяжкими вздохами трудно управляемых баронов и при завистливом восхищении марвеллского тана, Эдгара, Вильгельм занимался гражданскими и церковными реформами.
— Да, это настоящий правитель, — задумчиво говорил Эдгар. — А были времена, когда я считал его обыкновенным человеком из плоти и крови.
Жильбер д'Офей, кому было предназначено это глубокомысленное открытие, рассмеялся в ответ и спросил, почему это Эдгар вдруг решил воздать должное герцогу. Оба сидели в этот момент у верхних окон руанского дворца, откуда открывался очаровательный вид на Сену и зеленеющий в отдалении Квевильский лес. Эдгар устремил взор на далекие деревья.
— Я думаю о его новых законах и о том, как Вильгельм поступает с людьми, опасными для его правления. Он великий и очень коварный политик.
— Так ты, оказывается, внимательно наблюдаешь за ним, мой саксонец.
Эдгар пожал плечами, и в его голубых глазах промелькнула тень.
— А что мне еще остается, кроме как наблюдать за деяниями других? — с горечью воскликнул он.
— Мне казалось, что ты вполне доволен жизнью.
— Совсем не доволен, и никогда не буду доволен ею, — ответил Эдгар, но, увидев, что Жильбер немного обиделся, добавил:
