компании?). Некий юноша прочитал поэму, да-да, настоящую поэму о своей возлюбленной по кличке 'Атомная бомба'. И в его стихах звучала настоящая лирическая нежность и настоящая вера в будущее счастье с ней… Тут последовал серьезный мужской разбор. Обсуждались женские стати и моральный облик 'Атомной бомбы', хорошо знакомые всем собравшимся товарищам. Трудно припомнить мерзость, которую бы они миновали — более остального их занимало ее женоложство. Поклонник защищал любимую: только сегодня по дороге в суд она сумела передать ему что-то очень важное! Как главное доказательство чистоты своей девушки, выкрикивал:
— Валюха, знаете, какая? Она, если кого заразит, повесится!
Но под клещами напора сверстников его голос слабел, и уже петухом пустил он рыдающее:
— Какие мы несчастные! Если и полюбишь кого, так 'Атомную бомбу'…
Потом свою поэму зачитал другой трубадур. Очень складно описал автор в рифму все мыслимые позы, какими он за один раз ухитрился совокупиться со своей подругой. Друзья уверенно осудили и это сочинение: за один-то раз и столько поз? Ложь и неправда жизни!
Я по призванию — школьный учитель. Господи, каких скотов выпустят на волю в Россию из этого 'воспитательного учреждения'!
Наконец, надзирателю надоело, и он скомандовал: 'Отбой!'. Спать хотелось просто зверски.
Спасаю свою кровь.
Нар нет — вместо них три сколоченные доски на трехсантиметровых подставках. Стелю под голову бушлат (его не отобрали, поскольку я не карцерник), падаю на настил и тут…
По стене стремительно катится откуда-то с потолка вал багровых клопов. Даже представить себе не мог такого клопиного прилива. Они двигались непобедимыми колоннами, как гвардейцы Наполеона в исторических фильмах.
Давить? На стенах под 'шубу?
Вскочил. Они отошли наверх. Насекомые явно знали (опыт, наверно, большой), что зэк никуда не денется. Равно или поздно он рухнет на настил и угостит их своей кровью.
Сел на пенек. Клопы перебрались поближе. Стал ходить из угла в угол. Всю ночь ходил.
…Через две недели Миша Нефедов (зэк-самоубийца, о нем пойдет речь впереди) рассказывал:
— Подумаешь, клопы! Вот в Рязани — там такие вши!! Прибываешь в тюрьму. Тебе врач голову осматривает — нет ли вшей, заходишь в камеру, а они кучами по углам сидят. Уезжаешь из тюрьмы — опять смотрят голову: боятся, что мы их вшей увезем куда-то из Рязани…
Так я и прошагал праздничную ночь с 8 на 9 мая.
На утро караул отказался отвести меня в другую камеру.
— Мне же обещали, что карцер — на одну ночь…
— Вас обманули.
Простенько…
В День победы вроде бы ничего сделать нельзя — начальства-то нет в тюрьме, все пьют-гуляют. Но у меня имелись свои лагерные наблюдения…
Не знаю почему, но любая тюремная администрация весьма болезненно относится к акциям протеста в 'дни Красного календаря'. А у меня есть чистый листок из 'Англо-русского словаря' и припрятанный стержень от авторучки. Итак, на День победы я вооружен до зубов: пишу заявление об объявлении голодовки протеста.
Конечно, если б меня посадили в карцер с санкции КГБ, заявление не имело б никакого реального смысла… Но я-то протестую против водворения в карцер без предъявления постановления администрации и против антисанитарного состояния места заключения… Это — чистый брак в работе администрации.
Почему-то заявление о голодовке в 'день Красного календаря' они не могут попросту выкинуть вон, а обязательно предъявляют прокурору. Почему — не знаю, у них какие-то свои повадки и обычаи. Главное — вручить заявление. Чтоб его приняли… Пока надзиратель открывает кормушку, чтоб передать завтрак, я быстро, рывком, выбрасываю листок в коридор. Старик в ужасе отшатнулся, вздымая худые ладони — такая неприятность в его дежурство! Теперь осталось только ждать.
Через полчаса — спокойно-размеренный голос дежурного офицера (по моим наблюдениям, хорошего воспитателя — он очень толково обращался с молодежной кодлой). Меня переводят в другую камеру: там нет клопов, зато есть… Боже мой, кровать с одеялом. И у окна — радиорепродуктор!
У надзирателя все еще дрожат руки: 'Пусть сначала возьмет еду'. Конечно, возьму, с удовольствием отпраздную свою микропобеду — баландой!
Как, братцы, хорошо лежать на кровати!
Свердловское чудо — так я обозначаю туалет в камерах тамошней тюрьмы.
Это — большая дыра в полу, перекрытая крест-накрест двумя металлическими полосами.
…Утром 10 мая, после праздника, пришел в карцер грузный начальник режима, подполковник (в карцер начальство обычно часто заходит, в том его преимущество перед обычными камерами). Лениво полюбопытствовал: 'Претензии есть?' — 'Я не знаю, как пользоваться этим агрегатом,' — указал на дыру. 'Ах, это… Когда сходите по-тяжелому, зовите надзирателя, он пустит воду'.
Так и делается. На металлическом кресте задерживаются экскременты, тогда зовешь надзирателя, он где-то за стеной откручивает кран, и тонкая, как из рукомойника, струя минут пять-семь все это уносит вниз. А ты лежишь напротив и созерцаешь, и обоняешь.
А канализационная труба идет под полом под всеми камерами сразу, так что отходы одной из камер обязательно пройдут под соседними, ароматизируя их через ничем не закрытые отверстия. И камер — много: целый ряд.
Интересно, кто конструировал хозяйство этой тюрьмы?
Как у всего на свете, у 'свердловского чуда', наряду с перечисленными неудобствами, есть великое достоинство: если умеешь превозмогать свое обоняние, то через эту дыру в полу можно свободно переговариваться со всеми соседними камерами.
Со мной, правда, говорили немного — не о чем. Я — как бы существо с иной планеты. Уже после представления друг другу хлопцы с почтением спросили: 'У тебя, может, и высшее образование есть?' Вот уж чего я в себе никогда не ценил — своих 'корочек', твердой обложки со вкладышем с оценками, дающей право на занятие определенных должностей. Самые пустые, пропавшие годы моей жизни — студенческие, когда курс лекций всегда начинался со 'значения трудов т. Сталина по языкознанию (потом — 'по экономике') для…' (грамматики русского языка, введения в языкознание, методики преподавания литературы, иностранной литературы, ПВХО — остальное впишите сами, и не ошибетесь. Собственно сами курсы, естественно, тоже подгонялись под это 'покрывало'). Впервые в свердловской камере я натолкнулся на слой людей, которые всерьез эти 'корочки' уважали и считали их для себя чем-то недостижимым (потом много повстречал таких же в Ермаке).
Но вот что любопытно с позиции традиционной для России пенитенциарной системы. Ребят умышленно изолировали на время судебного следствия в карцера, чтоб они не могли сговориться перед судом — и снабдили их этим идиотским туалетом, через который они постоянно обсуждали ход судебных заседаний. Конечно, я, историк народничества, не мог не вспомнить, как сто лет назад в Санкт-Петербургский дом предварительного заключения (ныне следизолятор Лен УКГБ) привезли со всей империи около двух тысяч участников 'хождения в народ' и… снабдили их точно таким же туалетом. Большей частью незнакомых друг с другом, почти не организованных юношей и девушек связали, наконец, это пахнущей сероводородом и аммиаком трубой, продержали возле нее по два — по три года, нескольких уморили до смерти, нескольких довели до сумасшествия — и в конце концов из мирных поклонников 'народной мудрости' сами себе и
