побледнел. Где же профессор? Пока он на свободе, еще не все потеряно… и если она выиграет время, предлагая им деньги… Он огляделся вокруг: в сердцах заговорщиков шла борьба между страхом и алчностью. Если бы они были предоставлены самим себе, исход дела был бы неясен; однако среди них был один человек, на душу которого повлиять было не так просто, — и этим человеком был герр Исидор Бинцер.
— Идиоты! — закричал он. — Двадцать тысяч песет каждому! И сколько вы будете ими наслаждаться? Вы что, забыли, что на подходе английский броненосец? Ваш милостивый государь сам сказал вам об этом! Ваши деньги доставят вам много удовольствия!
Молодая женщина, оглушенная происходящим, смотрела на великого герцога. Неужели она не ослышалась? Дон Рамон молча кивнул: он был наказан за свою ложь суровее, чем обещают книжки в воскресных школах! Одобрительные крики и возгласы встретили слова герра Бинцера, и на дона Рамона вновь обрушились поношения. Сержант сделал скользящую петлю, а Амадео проверил, чтобы веревка легко скользила.
Молодая женщина вновь попыталась остановить их.
— Сорок тысяч каждому! — выкрикнула она. — Сорок тысяч — и я обещаю, что великий герцог простит вас.
Сержант оттолкнул ее в сторону.
— Хватит! — взревел он. — Простит, не простит — без разницы. Великий герцог будет повешен.
Зрачки мадам Пелотард расширились, закрыв почти всю радужку. Ее глаза сверкнули так, что притихли даже эти дикие звери.
— Только посмейте, вы, жалкие плуты! — крикнула она дрожащим голосом. — Только посмейте, и я клянусь, что не успокоюсь до тех пор, пока вы не заплатите за свое преступление смертью — не будь я Ольгой Николаевной, русской великой княжной!
Шатаясь и не видя ничего из-за слез, она хотела было отстранить черного сержанта и обнять дона Рамона — великого герцога, в голове у которого одна мысль стремительно сменяла другую: так она — великая княжна Ольга Николаевна! Так она тоже путешествует под чужим именем? Возможно ли такое?! Ах да! Теперь, когда было поздно, он начинал понимать! Это она писала ему — это ее письмо он… Дон Рамон не хотел додумывать эту мысль до конца… И теперь она рисковала жизнью… чтобы спасти его… Великий герцог готов был повалиться на пол, но помощники Амадео его удержали. Он чувствовал, как ему на шею надевали петлю; видел, как сержант грубо оттолкнул княжну к герру Бинцеру, и отвернулся, чтобы больше ничего не видеть. Однако тут взгляд великого герцога упал на дверь, и увиденное заставило его очнуться от оцепенения: на долю секунды ему показалось, что ручка двери повернулась, кто-то пытался войти!.. В следующий миг ручка снова сделалась неподвижной — если она вообще шевелилась — и великий герцог, подавляя последний, отчаянный крик, услышал, как Амадео подал сигнал: «Все готово!» А герр Бинцер, посмеиваясь, обратился к великой княжне:
— Ну-ну, дорогуша, иди-ка сюда, я тебя поддержу. Отсюда прекрасно видно.
В эту минуту веревка натянулась вокруг шеи великого герцога, он поднял глаза, чтобы попрощаться с той, с которой обошелся так жестоко и несправедливо, и увидел, как герр Бинцер протянул руки, желая ее обнять…
Герр Бинцер протянул к ней руки, однако этот жест стал для него последним!
Внезапно в другом конце залы грянул выстрел. Послышался крик, руки немца вместо великой княжны поймали лишь воздух, и прогрессивный предприниматель из Франкфурта с тяжелым стуком ничком повалился на пол.
Но не успело еще затихнуть эхо от предсмертного крика немца, как раздалось еще шесть выстрелов, и таких частых, словно они слились в один. Веревка, которая душила великого герцога, разом ослабла, и, о чудо, — он мог дышать! Будто откуда-то издалека он услышал:
— Держитесь, ваше высочество! Огюст! Хоакин! Еще залп! Смерть злодеям! Никакой пощады!
Раздалось еще три или четыре выстрела, послышались крики и стоны. Затем великий герцог почувствовал, как острие ножа протискивается между его запястьями и веревкой, которой он был связан. Раз — и руки стали свободны. Два — и от веревки освободились ноги. Великий герцог стиснул зубы и через несколько секунд смог открыть глаза, перед которыми плыли круги и мерцали искры. Дон Рамон смутно видел склонившееся над ним лицо и, едва ворочая языком, пробормотал:
— Когда я был… графом… у вас… случайно не найдется коньяка?
— Одну минуту, ваше высочество, коньяк сейчас принесут, а я должен помочь моей бедной жене, — донеслось до него издалека, словно гулкая барабанная дробь.
«Жене…», — великий герцог повторил про себя это слово, возможно, раз двадцать, не в силах понять его смысл; затем он ощутил губами что-то холодное и гладкое, и ему в рот сквозь полусжатые губы потекла обжигающая жидкость. В тот же миг словно спала какая-то завеса — и дон Рамон снова стал видеть, слышать, чувствовать, понимать; его поддерживала чья-то рука — как оказалась, рука Хоакина. Тот же Хоакин вновь протянул дону Рамону бутылку с обжигающей жидкостью. Тот сделал еще один глоток и наконец пришел в себя.
— Хоакин, бедный мой Хоакин, — сказал великий герцог, — тебе пришлось нелегко, не так ли?
— Ах, мне лишь бы знать, что ваше высочество спасены, — больше мне ничего не нужно!
— Охотничий домик! — пробормотал дон Рамон. — Там, должно быть, лучше, чем у меня в замке поваром?
— Ах, ваше высочество…
— Неужели профессору так просто удалось освободить вас? При вас была охрана?
— Да, два человека, но он перехитрил их и мигом выпустил нас на волю. А затем дал нам еды и коньяка. Иначе бы проку от нас было немного…
— Он показал себя молодцом, не то что я, — проговорил дон Рамон. — А ведь сначала вы пробовали войти через главный вход, глаза меня не обманули?
— Да, это были мы, ваше высочество. Но дверь оказалась заперта, и нам пришлось воспользоваться черным ходом. Когда мы вошли, они как раз готовились вздернуть ваше высочество на виселице, а немец пытался обнять даму. Профессор вскинул руку — и немец упал замертво. «Огонь!» — крикнул он нам. «Только не раньте вашего господина!»
Великий герцог огляделся вокруг. Руководители Меноркской республики грудой лежали на полу; сверху был черный сержант, лицо которого исказилось в оскале. И в ту же минуту из внутренней комнаты появился Филипп Колин.
— Как вы, ваше высочество? Боюсь, мы подоспели в последнюю минуту.
— Нет, профессор, — серьезно сказал дон Рамон, — секунду. Еще один миг — и тиран был бы мертв, а власть перешла бы к меноркскому народу.
— Слава Богу, я все же успел, — сказал господин Колин. — К вам и к моей бедной супруге.
На глаза великого герцога навернулись слезы, которые он уже долго сдерживал. Бедная Ольга Николаевна! Она рисковала своей жизнью, она рисковала всем ради него — который…
— Да, вы появились вовремя, профессор. К счастью для меня и для вашей супруги!
— Но как она здесь оказалась? Сейчас ей немного лучше (Филипп кивнул в сторону комнаты, куда отнесли мадам), но я пока не успел ее ни о чем расспросить. Вам что-нибудь известно?
— Она сошла на берег, чтобы разыскать нас, отстала от капитана Дюпона и явилась как раз вовремя, чтобы увидеть мое повешение. Она предложила этим… — великий герцог взглянул на мертвые тела, — этим борцам за свободу двести тысяч песет в обмен на мою жизнь… В ответ они бросили ее в объятия герра Бинцера… И, в страхе и растерянности, она выдала свое имя…
Филипп ничего не ответил.
— Да, — продолжал дон Рамон, — мы все выдавали себя не совсем за тех, кем были на самом деле; я не граф Пунта-Эрмоса, а она — вовсе не мадам Пелотард, она…
— Ольга Николаевна, русская великая княжна, — закончил Филипп. — Утром мы поговорим об этом. Я думаю, нам пора возвращаться на «Аист». Добрый капитан Дюпон лишится рассудка, если мы в скором времени не появимся. При всем уважении к дворцу великого герцога у меня нет желания оставаться здесь на ночь.
Дон Рамон с содроганием огляделся.