прекрасно понимает – мы совсем не хотим, чтоб она с нами жила.
– Была бы у меня своя машина, так не пришлось бы врать, чтоб получить твою, – говорит она, всхлипывая.
Наверно, и правда рано или поздно я должен буду купить ей машину (не только ради нее, больше ради себя). Она возьмет меня измором. Хорошо, что бензин все дорожает, становится не по карману бедному рабочему люду, и на таких, как я и моя дочь, его хватит с избытком.
– По крайней мере она больше не встречается с тем мальчишкой, – говорит мне жена. – И она не пристрастилась к наркотикам.
– Думаешь, я ей верю?
– На машине она катается с подругами. Домой приходит не поздно. По субботам и воскресеньям теперь чаще сидит дома. Ты разве не заметил? – Жена уныло опускает голову, мешкает в невеселом раздумье. – Уж лучше бы удирала, как раньше. Ей нечем заняться.
Я увяз, я веду заведомо безнадежную борьбу. Все разыгрывается как по нотам. Я лучше чувствую себя на службе. Даже дома мне спокойнее (не бывает мне дома спокойно. Тут все неотвратимо идет вкривь и вкось. В нашей Фирме ничто не пойдет вкривь и вкось, все катится как по рельсам), спокойнее, когда могу всеми мыслями сосредоточиться на служебных делах, там у меня вполне определенные задачи, ясные и четкие обязанности. Я точно знаю, как надо поступать: сейчас мне надо держаться просто и дружески со всеми в моем отделе, даже с теми, от кого предстоит избавиться, но холодно и отчужденно со всеми подчиненными во всех отделениях нашей Фирмы в провинции. Никто не должен чувствовать себя прочно и твердо. Все должны с тревогой ждать, какие новые решения приняты будут за закрытыми дверями на заседаниях, в которых я тоже отныне участвую. (Я теперь властен возводить на престол и низвергать.) Подготовка к конференции идет полным ходом, потому что ни один из тех, кому поручена эта работа, не чувствует себя прочно и твердо. На меня смотрят с завистью, с надеждой, со страхом, ревниво, подозрительно, разочарованно. Моя маленькая секретарша поздравляет меня и надеется, я возьму ее с собой. А я не беру. Говорю ей, что она незаменима на своей теперешней должности. Гораздо более верным стражем будет мне секретарша Кейгла, она умеет куда убедительнее врать и куда искусней устроить, если надо, чтоб все было шито-крыто. В прежнем моем отделе у меня под началом имелись умница Шволл и слабак Холлоуэй, один смышленный молодой новичок, который не намерен у нас оставаться, один старый зануда, который не намерен выходить на пенсию, и еще трое – уж вовсе мелкая сошка, довольно прилежно исполняющая все, что ей велено, – и, переходя на новый пост, я со всеми с ними расстаюсь без малейшего сожаления. Мой новый кабинет пока что – комната без окон наискосок от Кейгла. Артур Бэрон и Гораций Уайт сказали Кейглу, он может оставаться в своем просторном кабинете до тех пор, пока он вообще остается в Фирме. (Ему не сказали, что в Фирме он сможет оставаться очень недолго.) Грин должен будет кем-то меня заменить. Интересно кем. Я еще не решил, как управляться с Грином. (Он покуда не так опасается меня, как я надеялся.)
– Есть у вас на примете кто-нибудь, кого можно поставить на ваше место? – довольно любезно спросил он в день моего вступления в новую должность, но что-то в его тоне меня насторожило. И не успел я кивнуть, он прибавил с веселым ехидством: – Я предпочел бы кого-нибудь получше вас.
– Тогда вам придется гораздо больше ему платить, – пошутил я.
– Буду рад и счастлив, дело того стоит! – отыгрывается Грин.
Он пока нисколько меня не боится, и, пожалуй, на первых порах надо будет с ним управляться, прикидываясь подхалимом.
– Ну а Кейгл? – мило осведомляется Грин. – Как вы полагаете, справится он, если его поставить вместо вас?
– Он не захочет. Боюсь, он сочтет, что это слишком резкое понижение.
– Вы-то его собираетесь спихнуть еще ниже.
– Может быть, поручить ему особые проекты?
– Для вашего отдела?
– Разумеется.
– Поработав на вас, он сочтет это резким повышением.
– Джек, – примирительно говорю я, – вам же теперь следует меня побаиваться. Хотя бы самую малость.
– Вы уже знали о своем повышении, когда я вам в последний раз пригрозил. Знали, верно?
– Тогда это еще не полагалось разглашать.
– И все равно меня боялись.
– Я не боялся.
– Когда я рассуждаю, я могу и ошибаться, но глаз у меня верный. На ваш счет я так сильно не ошибусь.
– Просто я тогда опасался, вы ведь мой злой гений.
– Ну да, прямо в пот бросило. Вы и сейчас меня боитесь. Вот в эту самую минуту.
Я покорно усмехаюсь.
– Вы для меня все еще вроде очковой змеи.
– И всегда будете передо мной трусить.
– Вот в этом я не уверен. Мне же не надо будет с вами совещаться один на один. Я могу кому-то и худо о вас сказать. Могу зарубить ваши проекты и отвергнуть вашу работу.
– Такую линию и поведете?
– Предпочел бы другую. Предпочел бы заручиться вашей помощью. Только перестаньте меня высмеивать.
– С таким типом, как вы, трудно удержаться.
– Знаю. Вас и сейчас одолевает соблазн. Если вам непременно хочется получить взбучку, подите задирайте кого-нибудь другого. Хотя бы Лестера Блэка. Он в два счета вас отдубасит.
Грин неудержимо багровеет от гнева.
– Я бы пошел, так ведь вы забежите вперед и начнете лизать ему пятки, – срывается у него с языка.
На минуту я одержал верх. Беззлобно поддразниваю:
– Опять вы за свое.
– С вами трудно удержаться.
– И опять то же самое.
– Удержаться все трудней. Как вы намерены вести себя со мной?
– Почтительно. Лучше, чем Кейгл. Опасливо – не хочу пока с вами воевать, по крайней мере не в этом году. Всегда буду отзываться о вас наилучшим образом, если вы за это не станете меня высмеивать.
– Отзываться наилучшим образом? Да вы меня этим только унизите!
– Вот это-то и будет мне приятно, – любезно соглашаюсь я. – Я сейчас улыбаюсь, потому что знаю: мне это будет приятно. А не потому, что уже приятно. Все круто переменилось, Джек. Я вам больше не подчиненный. Теперь уже вам надо будет побаиваться меня, а не мне вас, – напоминаю я. – Вы и сами это понимаете.
– Боюсь, я не смогу вас бояться.
И все-таки перед Грином я цепенею, прямо колдовство какое-то! Я мог бы затоптать его ногами, плюнуть ему в глаза, вымотать ему душу, довести до того, что его скрючит в три погибели и он сляжет со своим спастическим колитом в больницу; я моложе, крепче, выше ростом, куда здоровее, я могу дать ему в зубы так же легко, как Джонни Браун – мне, и все-таки я перед ним цепенею. Я по-прежнему его боюсь, и пот ручьями течет у меня под мышками. Меня все чаще одолевают престранные образы и ощущения. (Иные меня забавляют. С другими не до смеха.)
Позавчера я зашел в одну закусочную полакомиться редкостным сандвичем из ростбифа с тминной булочкой, таких больше нигде нет, и мне показалось – за стойкой хозяйничает мой парикмахер.
– Что это вы перешли в закусочную? – спрашиваю.
– А я вовсе не парикмахер, – отвечает.
Я испугался, что сошел с ума.
Неделю назад я выглянул из окошка такси и вижу: стоит на улице под дождем Джек Грин в долгополом,
