— Никак. Ну, это, может, и не совсем правда. Но почти все время это была просто рука.
— Такая, как эта? — спросил полковник, с отвращением глядя на искалеченную руку и вспоминая те два дня, которые ее такой сделали.
— Не такая, как эта, а эта самая. Можно мне ее чуть-чуть потрогать, если тебе не больно?
— Нет, не больно. У меня болит только голова, ноги и ступни. А рука, по-моему, вовсе ничего не чувствует.
— Неверно, Ричард, — сказала она. — Эта рука все отлично чувствует.
— Я не люблю на нее смотреть. Давай-ка лучше закроем глаза на нее.
— Давай. Но тебе она не снится?
— Нет. Мне снятся другие сны.
— Да. Наверно. А вот мне последнее время снится эта рука. Теперь, когда я ее потрогала, мы можем поговорить о чем-нибудь веселом. О чем бы это веселом нам с тобой поговорить?
— Давай смотреть на людей, а потом будем о них разговаривать.
— Чудно! — сказала она. — Но мы не будем говорить о них гадости. Только чуть-чуть посмеемся. Мы ведь это умеем, правда? И ты и я.
— Ладно, — сказал полковник. — Официант! Аnсоrа due Martini!30 Ему не хотелось громко произносить слово 'Монтгомери', потому что за соседним столиком сидела какая-то пара, явно англичане.
'А вдруг этот англичанин был ранен в пустыне? — подумал полковник. — Хотя что-то не похоже. Но не дай бог вести себя по-свински. Посмотри лучше, какие глаза у Ренаты, — думал он. — Это самое красивое из всей ее красоты, и таких длинных ресниц я ни у кого не видел, и глазок она не строит, а смотрит всегда прямо и открыто. Она замечательная девушка, но я-то что делаю? Ведь это подло! Она твоя последняя, настоящая и единственная любовь, — думал он, — и ничего тут подлого нет. Это просто твоя беда, вот и все. Неправда, это счастье, тебе очень посчастливилось'.
Они сидели за маленьким столиком в углу, а справа от них, за столиком побольше, сидели четыре женщины. Одна из них была в трауре, но траур выглядел так театрально, что напоминал полковнику Диану Маннерс, игравшую монахиню в 'Чуде' Макса Рейнгардта. У женщины было миловидное, пухлое, веселое от природы лицо, и траур выглядел на ней нелепо.
'У другой женщины за этим же столиком волосы в три раза белее, чем обыкновенная седина, — думал полковник. — Лицо у нее тоже симпатичное'. Лица остальных женщин ему ничего не говорили.
— По-твоему, они лесбиянки? — спросил он Ренату.
— Не знаю. Но они очень милые.
— По-моему, лесбиянки. А может, просто подруги. Или и то и другое. Мне-то все равно, я их не осуждаю.
— Я люблю, когда ты добрый.
— Как ты думаешь, слово 'доблестный' произошло от слова 'добрый'?
— Не знаю, — сказала девушка и кончиками пальцев погладила его искалеченную руку. — Но я люблю тебя, когда ты добрый.
— Тогда я постараюсь быть добрым, — сказал полковник. — А кто, по-твоему, вон тот сукин сын, который сидит за ними?
— Ненадолго же хватает твоей доброты, — сказала девушка. — Давай спросим Этторе.
Они поглядели на человека, сидевшего за третьим столиком. У него было странное лицо, напоминавшее увеличенный профиль обиженного судьбою хорька или ласки, а кожа испещрена оспинами и пятнами, как поверхность луны, на которую смотришь в дешевый телескоп; полковник подумал, что человек этот похож на Геббельса, если бы у герра Геббельса загорелся самолет и он не смог оттуда вовремя выброситься.
Над лицом, которое беспрерывно во что-то вглядывалось, словно все на свете можно узнать — стоит только разглядеть или выспросить как следует, торчали черные волосы, но совсем не такие, как у людей. Казалось, будто с него сняли скальп, а потом наклеили волосы обратно. 'Занятный тип, — думал полковник. — Неужели он мой соотечественник? Похоже, что да'.
Когда тот, прищурившись, разговаривал с пожилой цветущей дамой, сидевшей рядом, в уголках его рта выступала слюна. А эта женщина похожа на американских матерей, которых изображают в 'Ледис хоум джорнэл'. 'Ледис хоум джорнэл' регулярно выписывали для офицерского клуба в Триесте, и полковник всегда его просматривал. 'Превосходный журнал, — думал он, — половой вопрос наряду с самой изысканной кулинарией. Возбуждает и тот и другой аппетит.
Но кто же он такой, этот тип? Чем не карикатура на американца, которого наскоро пропустили через мясорубку, а потом окунули в кипящее масло. Что-то я, кажется, опять не очень добрый', — подумал полковник.
К их столику подошел Этторе, — лицо у него было аскетическое, но он любил пошутить и не верил ни в бога, ни в черта. Полковник его спросил:
— Кто эта одухотворенная личность?
Но Этторе только развел руками.
Человек был невысокий, смуглый, глянцевитые черные волосы удивительно не шли к его странному лицу. 'У него такой вид, — думал полковник, — будто он забыл переменить парик, когда постарел. Но лицо поразительное. Похоже на холмы вокруг Вердена. Не думаю, чтобы это был Геббельс, зачем бы он выбрал себе такое лицо в те дни, когда все они разыгрывали 'Сумерки богов'? 'Komm, susser Tod'31. Ну что ж, в конце концов, все они отхватили по большому, сочному ломтю этой самой susser Tod'.
— Не хотите ли бутерброд с susser Tod, мисс Рената?
— Пожалуй, нет, — сказала она. — Хотя я люблю Баха и знаю, что Чиприани мог бы приготовить мне такой бутерброд.
— А я ничего и не говорю против Баха.
— Знаю.
— Черт подери! — сказал полковник. — Бах ведь, в сущности, был нашим союзником. Как и ты, — добавил он.
— Ну, меня ты, пожалуйста, не трогай!
— Дочка, — сказал полковник, — когда же ты поймешь, что мне можно над тобой шутить, — ведь я тебя люблю!
— Я это поняла. Но, знаешь, гораздо веселее, когда шутки не очень грубые.
— Хорошо. И я понял.
— Сколько раз ты думал обо мне на этой неделе?
— Все время.
— Нет, скажи правду!
— Правда. Все время.
— Ты думаешь, у нас с тобой это такой уж тяжелый случай?
— Почем я знаю, — сказал полковник. — Как я могу знать?
— Надеюсь все-таки, что у нас с тобой это не такой уж тяжелый случай. Я никак не думала, что это будет такой тяжелый случай!
— А теперь думаешь?
— Да, теперь я вижу, — сказала девушка. — Теперь, и навсегда, и во веки веков. Я правильно сказала?
— Довольно и одного 'теперь'. Скажите, Этторе, а этот тип с обаятельным лицом — рядом с ним сидит такая симпатичная женщина, — он не в 'Гритти' живет, а?
— Нет, — сказал Этторе. — Он живет поблизости, но иногда ходит в 'Гритти' обедать.
— Великолепно, — сказал полковник. — Теперь я знаю, на что мне смотреть, когда нападет тоска. А кто ему эта женщина? Жена? Мать? Дочь?
— Увы! Не знаю! — сказал Этторе. — Мы тут в Венеции почему-то за ним плохо следили. Он у нас почему-то не вызывал ни любви, ни ненависти, ни страха, ни подозрений. Но вас он в самом деле интересует? Я могу расспросить Чиприани.
— Давай-ка лучше закроем на него глаза, — сказала девушка. — Ты так, кажется, говоришь?
