одному из них навек суждена пустота.
— Не хочу быть грубым, — сказал полковник. — А то я мог бы тебе ответить. Но, пожалуйста, чтобы не было у тебя никакой пустоты!
— Постараюсь, — сказала девушка. — Я сегодня стараюсь с самого утра, с тех пор как проснулась. Я стараюсь с тех пор, как мы узнали друг друга.
— Вот и старайся, дочка.
Потом полковник сказал Gran Maestro, который отдал, свои распоряжения и вернулся:
— Бутылку этого vino secco61 со склонов Везувия к камбале. Ко всему остальному у нас есть вальполичелла.
— А мне нельзя запивать поджарку вином с Везувия? — спросила девушка.
— Рената, дочка, конечно, можно. Тебе все можно.
— Если уж пить вино, я хочу пить такое, как ты.
— Хорошее белое вино в твоем возрасте идет и к поджарке, — сказал полковник.
— Жалко, что у нас такая разница в возрасте.
— А мне это как раз нравится, — возразил полковник. — Не считая того… — прибавил он и вдруг осекся, а потом сказал: — Давай будем fratche et rose comme aujour de bataille.62
— Кто это сказал?
— Понятия не имею. Я это слышал, когда учился в College des Marechaux.63 Довольно претенциозное название, правда? Колледж я все-таки кончил. Но лучше всего я знаю то, чему выучился у фрицев, воюя с ними. Самые лучшие солдаты — это они. Вот только силы свои рассчитать никогда не умеют.
— Давай будем такими, как ты сказал, и, пожалуйста, повтори, что ты меня любишь.
— Я тебя люблю, — сказал он. — Можешь не сомневаться. Уж ты мне поверь.
— Сегодня суббота, — сказала она. — А когда будет следующая суббота?
— Следующая суббота — праздник ненадежный, дочка. Покажи мне человека, который что-нибудь может сказать про следующую субботу.
— Ты бы сам сказал, если бы захотел.
— Спрошу Gran Maestro, может, он знает. Gran Maestro, когда будет следующая суббота?
— A Pagues ou a la Trinite,64 — сказал Gran Maestro.
— Но почему из кухни не доносится никаких ароматов для поднятия нашего духа?
— Потому что ветер дует не в ту сторону.
'Да, — думал полковник. — Ветер дует не в ту сторону, а как бы я мог быть счастлив, если бы у меня была эта девушка, а не та женщина, которой я плачу алименты, хотя она не смогла даже родить мне ребенка! А ведь грозилась, что родит. Но разве поймешь, кто тут виноват?
Ладно, держись, — сказал он себе. — И люби свою девушку.
Она тут, рядом, и хочет, чтобы ее любили, если у тебя осталась хоть капля любви, которую ты можешь ей дать'. На него нахлынула горячая волна, как бывало всегда, когда он видел Ренату, и полковник спросил:
— Ну, как ты, как твои волосы, словно вороново крыло, и лицо, от которого сжимается сердце?
— Хорошо.
— Gran Maestro, — сказал полковник, — сделайте так, чтобы до нас дошли запахи из вашей закулисной кухни, хотя ветер и дует не в нашу сторону.
ГЛАВА 39
Портье распорядился, швейцар позвонил по телефону, и им подали ту же лодку, в которой они ехали сюда.
Джексон сел в лодку рядом с чемоданами и портретом, который заботливо упаковали. Ветер дул все так же яростно.
Полковник расплатился по счету и роздал положенные чаевые. Служащие гостиницы уложили чемоданы и портрет в лодку и устроили в ней Джексона поудобнее. Потом они ушли.
— Ну вот, дочка, — сказал полковник.
— А мне нельзя доехать с тобой до гаража?
— В гараже будет ничуть не лучше.
— Пожалуйста, разреши мне доехать до гаража.
— Ладно, — сказал полковник. — Дело твое. Садись.
Они не разговаривали: ветер дул в корму, поэтому при той скорости, которую можно было выжать из жалких останков мотора, казалось, будто ветра нет вовсе.
На пристани Джексон отдал чемоданы носильщику, а портрет понес сам. Полковник спросил:
— Хочешь, простимся здесь?
— А разве нельзя иначе?
— Можно.
— Давай я провожу тебя до бара и подожду, пока подадут машину.
— Так будет еще хуже.
— Пусть.
— Отправьте вещи в гараж и попросите присмотреть за ними, пока не выведете машину, — сказал полковник Джексону. — Проверьте, в порядке ли ружья, и уложите вещи так, чтобы на заднем сиденье было как можно свободнее.
— Слушаюсь, господин полковник, — сказал Джексон.
— Значит, я еду? — спросила девушка.
— Нет, — сказал ей полковник.
— Почему мне нельзя с вами поехать?
— Сама знаешь. Тебя никто не приглашал.
— Отчего ты такой злой?
— Господи, дочка, если бы ты знала, как я стараюсь быть добрым! Но человеку легче на душе, когда он злой. Давай-ка расплатимся с нашим приятелем лодочником и посидим вон там на скамейке под деревьями.
Он заплатил хозяину лодки и сказал, что не забудет насчет мотора с 'Виллиса'.
Он, правда, посоветовал особенно на это не рассчитывать, хоть дело вполне могло и выгореть.
— Мотор будет подержанный. Но все равно лучше того кофейника, который стоит у вас сейчас.
Они поднялись по истертым каменным ступеням, прошли по дорожке, усыпанной гравием, и сели на скамейку под деревьями.
Черные деревья раскачивались от ветра, и ветки на них были голые. Листья в этом году опали рано, их давно вымели.
К ним подошел человек и предложил купить почтовые открытки. Но полковник ему сказал:
— Ступай отсюда, сынок. Тебе тут делать нечего.
Девушка наконец расплакалась, несмотря на решение никогда не плакать.
— Слушай, дочка, — сказал полковник. — Ну что я могу тебе сказать? На машине, на которой мы с тобой едем, к сожалению, нет амортизаторов.
— Я больше не плачу, — сказала она. — Я не истеричка.
— Нет, этого я про тебя сказать не могу. Я могу сказать, что ты самая красивая и самая милая девушка на свете. Во все времена. На всей земле. Во всем мире.
— Но какой в этом толк, даже если бы это была правда?
— Вот это верно, — сказал полковник. — Но это правда.
— Ну и что же теперь будет?
— Теперь мы с тобой поцелуемся и скажем друг другу 'прощай'.
