телевизор — на художника, чей голос тоже звучит приглушенно, гипнотизирует.
Сид рассказывает, как его отец вошел в гостиную, где спала Элиза. Как она проснулась, почувствовав, что он навалился на нее и начал целовать, а потом срывать с нее одежду. Как на следующий день и потом в течение нескольких недель она избегала смотреть Сиду в глаза, а он решил, что чем-то ее обидел. Наконец она ему все рассказала. Сид разозлился и не поверил. Элиза сказала, что ей плевать, верит он ей или нет. Тогда Сид ей поверил и возненавидел своего отца, а заодно мать за то, что она любила отца. Когда отец погиб, Сид ей все рассказал — и об истории с пивом, и о поцелуях, и о том, как отец полез к его подружке. К его девушке. Вот и все.
— Алекс об этом не знает, — говорит он. — Она думает, что мать выгнала меня из дома просто потому, что не помнила себя от горя.
— Почему ты не рассказал Алекс?
— У нее своих проблем хватает, вы же сами сказали.
— А мне почему рассказал?
— Потому что вы меня об этом попросили. И вообще, чтобы не смотрели на меня так, словно я сейчас начну палить из пистолета.
— Мать поверила? — спрашиваю я. — Когда ты ей все рассказал?
— Нет, конечно.
Сид опять листает каналы. Жираф, отрывки из какого-то мультика, сварщик, судебный пристав показывает судье «о’кей».
— Зачем ты ей рассказал? Зачем ты ей рассказал после смерти отца?
Сид выбирает канал: диктор новостей рассказывает об ужасном землетрясении в Эфиопии, на бегущей строке я читаю: «До вручения „Оскара“ осталось пять дней! До вручения „Оскара“ осталось пять дней!»
— Потому что я ее уважаю, — отвечает Сид. — Отец обращался с ней по-свински. Он всех держал в напряжении.
— Но ты разрушил ее жизнь, — говорю я и думаю о Джули. Она бы точно сломалась, если бы узнала о Джоани.
— Ничего я не разрушил, — говорит Сид. — Пусть знает то, что знаю я. Я ведь все равно люблю отца, потому что не всегда у нас все было плохо, было и что-то хорошее, верно? — Сид в первый раз поднимает на меня глаза. — Или из-за него я теперь должен возненавидеть весь мир?
Я стараюсь смотреть ему в глаза, но, заметив слезы, отвожу взгляд. Я не должен смотреть на него, когда он плачет. Никто не должен. Я смотрю на диктора.
— Ты ничего никому не должен, — отвечаю я. — Можешь скучать по нему. Можешь любить.
Краем глаза я вижу, что Сид смотрит в потолок. Я встаю.
— Спасибо. — говорю я. — Спасибо за то, что рассказал.
— Ладно, чего там. — кашлянув, отвечает он.
Я прошу его не включать свет, потому что термиты, и желаю ему спокойной ночи. Я направляюсь к двери. У меня тяжело на душе, и хочется что-то сказать, чтобы ему стало легче.
В дверях я оборачиваюсь:
— Тебе тут не холодно? У нас полно одеял. Если нужно, бери.
— Не надо, все нормально, — отвечает Сид. — Мне тепло.
— По телевизору, наверное, много интересного показывают? — спрашиваю я. — Познавательного и поучительного? — (Сид закатывает глаза и еле сдерживает улыбку.) — Ну смотри дальше.
— Как вам мультболезни? В рекламных роликах теперь герпес или грибок на ногах. Теперь они мультпер-сонажи. Орут, бегают, дерутся. Бред. Видели?
— Видел, — говорю я.
Сид смотрит мне в глаза:
— Не понимаю, почему нельзя просто взять и сказать, какими лекарствами лечится эта болезнь. Отвратительные мультяшки. Просто скажите, что чем лечить.
Сид снова отворачивается к экрану, и я ухожу, оставив его одного в темной комнате.
39
Доктор Джонстон входит в палату, а следом за ним еще один врач, который при виде девочек улыбается, и мне от его улыбки становится жутко. Вчера, уходя из больницы, я попросил доктора Джонстона помочь. Как объяснить младшей дочери, что надеяться не на что?
— Хочешь сказать, она до сих пор не понимает? — спросил он.
— Понимает, — быстро ответил я и вспомнил, как Скотти целовала мать и как мне показалось, что она пытается вдохнуть в нее жизнь. — Но она все равно думает, что шанс есть. Даже когда я все объяснил. Понимаешь, у Джоани дернулась рука. И теперь я не знаю, что делать.
Доктор сидел за письменным столом, стараясь на меня не смотреть, словно я что-то сделал не так. Он явно на меня сердился. Я даже, смирив гордыню, рассказал ему о морских ежах и о португальских корабликах, но, конечно, не о порнофильмах Рины и не о спектакле в ванной. Он сказал, что поговорит с моими девочками и, кроме того, пригласит на консультацию одного хорошего детского психолога.
У психолога тяжелые веки, уголки губ слегка улыбаются. У него такой вид, словно он нюхнул дури. У него загорелое веснушчатое лицо и мягкие черты лица, так что прицепиться особенно не к чему.
Сид сидит у окна и листает журнал. На обложке — девица в коротком красном платье лежит изогнувшись на капоте «мустанга».
— Познакомьтесь, это доктор Джерард, — говорит доктор Джонстон.
— Всем привет! — говорит доктор Джерард, цепким взглядом окинув каждого из нас. — Ты, наверное, Скотти.
Говорит он едва слышно. Он протягивает Скотти руку, та протягивает ему свою, но доктор не трясет ее руку. Он слегка ее сжимает и накрывает второй рукой. Скотти хочет высвободиться, но доктор ее удерживает.
— А это Алекс, — говорит он, отпускает Скотти и подходит к Алекс.
— Привет. — Алекс горячо трясет его руку.
Мне доктор слегка кланяется. Из кармана у него торчит ручка, к которой привязан маленький резиновый осьминог. Заметив, что я разглядываю игрушку, доктор делает вид, что хочет швырнуть ее в меня, после чего бросает осьминога мне под ноги. Ударившись об пол, осьминожек начинает светиться.
— Вот он у меня какой, — говорит доктор.
Скотти нагибается и поднимает игрушку.
— Моя дурацкая игрушка, — добавляет доктор Джерард.
Скотти оттягивает щупальце осьминожка и отпускает. Щупальце «стреляет» обратно.
— Забавное существо, — говорит доктор. — Столько защитных механизмов! Разумеется, чернильный мешок. Уверен, вы знаете про чернильный мешок. Осьминог выпускает чернильное облако, когда ему нужно скрыться от хищника.
Доктор Джонстон стоит уставившись в пол. Сид бросает на нас взгляд поверх журнала, затем вновь опускает голову.
— Еще осьминоги умеют, скрываясь от хищника, менять свой цвет. Некоторые выделяют яд, другие принимают вид какой-нибудь более опасной твари, скажем угря. Наверное, я ношу его с собой, чтобы не забывать о защитных механизмах людей, — у нас тоже есть наш чернильный мешок, и яд, и способность к мимикрии.
Доктор пожимает плечами с таким видом, словно эта мысль только что пришла ему в голову.
— Сегодня здесь лекция про осьминогов? — интересуется Сид. — А кино покажут?
Я пытаюсь сдержать улыбку; я благодарен Сиду за то, что он с нами. На его лице — выражение скрытой гордости, и я знаю, что оно появилось из-за моей улыбки, из-за моего одобрения.
