хочу, чтобы история его семьи смешалась с моей историей. Когда-то Кекипи показала, на что она способна, теперь мой черед.
— Ни в чем, — говорю я. — Просто я так хочу. У меня давно не было никаких желаний. А теперь вот хочу, и все.
Хью то ли мне не верит, то ли не понимает. Мой ответ слишком путаный, слишком эмоциональный. Он отпускает мое плечо.
— Это наше дело, — говорю я. — Холитцер считает, что спасает нас. Но наше главное богатство — земля, понимаешь? Мы гавайцы, и это просто чудо, что нам досталась такая часть Гавайев! Так что же — продать ее какому-то хоуле? Это безответственно.
— Налетит ураган, и все наше богатство…
— Это безответственность, Хью! Да, на какое-то время мы растерялись и не знали, что делать, но мы умные люди. Мы можем сами о себе позаботиться. Это наше дело.
Такой взгляд ему понятен. Я думаю о Джоани: что бы она сказала?
— Мы же не слюнтяи, — добавляю я.
Хью наконец улыбается:
— Ну, заварил ты кашу.
— Ничего, я заварил, я и расхлебаю, — говорю я. — Мы просто поторопились. Сам подумай: сегодня я дам согласие на сделку, а завтра все. Конец. Гора с плеч.
Хью кивает.
— А что потом? — спрашиваю я. — Да, у нас будут деньги, нам не придется искать работу, начинать новый бизнес, но…
— Короче, ты не хочешь продавать землю, — говорит Хью.
— Да, — отвечаю я. — Она, — я показываю рукой на остров, — наша. Дороже земли ничего нет.
Хью кладет пальцы в рот и свистит. Резкий свист слышат все кузены, перестают болтать и смотрят на меня. Как будто они уже знают.
Я смотрю на этих людей. Они — моя семья. И надеюсь, они меня поймут.
36
Здесь новые цветы — имбирь, гардения, тубероза. После коктейля у нас к Джоани приходили гости. Много роз, и ни одной красной. Я представляю себе, как мужья говорят женам: «Все равно она их не видит». Я бы тоже так сказал. Я рад, что нас не было в больнице эти два дня. Скотти не поняла бы ни этих людей, ни их слез, а мы с Алекс избавились от неловкости, которую непременно чувствовали бы от всего этого.
Я вспоминаю, как мы с девочками гуляли по пляжу. Мне хочется вернуться в наш отель.
— Папа, — говорит Скотти, — ты о чем думаешь?
— О тебе, — отвечаю я. — Я думаю о тебе.
Алекс ушла покупать воду — единственное, что сейчас принимают наши желудки. Я хочу, чтобы она скорее вернулась.
Джоани изменилась. Она сильно похудела, побледнела, вид у нее отстраненный. Во рту больше нет трубки. Скотти ничего не сказала об этом, и я очень рад, потому что до сих пор не знаю, как ей сказать.
— Обо мне? — спрашивает Скотти. — А что ты обо мне думал?
— Думал, как быстро ты повзрослела.
— Вряд ли, — говорит она. — Я в нижней части процентиля[48]. Правда, Рина тоже в нижней части. Рина говорит, что…
— Хватит про Рину. Вспомни, что мы о ней говорили.
— Ладно, только я хочу, чтобы завтра она пришла в больницу. Алекс приводит своего приятеля, и я тоже хочу позвать подругу.
— Скотти, Рина не может прийти сюда завтра.
— Почему?
— Ты знаешь, что будет завтра?
Скотти подходит к своему рюкзачку и начинает вытаскивать из него вещи.
— Скотти, я задал тебе вопрос.
— Да знаю, господи, папа!
— И что же? Скажи-ка мне, зачем мы пришли? Никакой Рины, поняла? И перестань копаться в рюкзаке. Скажи, зачем мы пришли в больницу и почему ты не хочешь прикасаться к маме или поговорить с ней?
— Папа!
Я поворачиваюсь. В дверях стоит Алекс. Она принесла бутылки с водой. Скотти сидит на стуле в углу палаты и смотрит в стену. Мне хочется ее обнять, но я не могу. Я поддался гневу.
— Зачем ты на нее кричишь? — спрашивает Алекс.
— Я не кричу. Твоя сестра говорила про Рину, вот и все. Девочки, я хочу только, чтобы все прошло гладко. Я не хочу вас… принуждать. Между прочим, где Сид? Мне нужно с ним поговорить.
— Наверное, ушел с девчонками, — говорит Скотти. — Вчера вечером, пока вы ходили в тот домик, на пляж пришли девчонки, которых мы встретили в отеле, и Сид ушел с ними.
— Что ты болтаешь? — спрашивает Алекс, и я вижу в ее глазах обиду.
— Наверное, пошли устраивать оргию, — с серьезным видом заявляет Скотти.
— Мне все равно, — говорит Алекс, хотя видно, что на самом деле ей не все равно. — О господи!
Я прослеживаю за ее взглядом. Рука Джоани поднялась вверх, словно она дает клятву.
Я мгновенно бросаю взгляд на ее лицо, но глаза закрыты. Да, Джоани иногда дергается, но Алекс еще этого не видела. Я поворачиваюсь к Скотти.
— Скотти, иди сюда, — говорю я.
Я смотрю на руку Джоани. Она сухая и бледная.
Ногти стали немного длиннее. Внезапно Джоани начинает шумно дышать, словно пытаясь справиться с одышкой.
— Она же не может дышать! — вскрикивает Скотти.
— Иди сюда, — властно приказываю я.
— Папа! — вмешивается Алекс.
Скотти подходит ко мне, опустив голову.
— Нет, может, — говорю я. — Доктор говорит, что это просто рефлекторные движения. Мама не борется, не страдает. А теперь возьми ее за руку.
Я вижу тонкие волоски на руке Джоани, морщинки на запястье. Я беру Скотти за руку и тяну к матери. Скотти упирается, Алекс кричит, требуя немедленно это прекратить, но я не обращаю на нее внимания. Разжав кулачок Скотти, я вкладываю ее руку в руку матери. По щекам Скотти текут слезы. Лицо идет красными пятнами. Я тоже так краснею, когда злюсь и когда занимаюсь сексом. Джоани продолжает громко дышать. Кажется, что она борется. Кажется, что она страдает. Я крепко держу Скотти, не давая ей вырвать руку.
— Папа! — кричит Алекс. — Прекрати!
— Возьми маму за другую руку, — говорю я ей, кивнув на кровать. — Бери! Сейчас же!
Алекс подходит к кровати с другой стороны и смотрит на мать. Потом закрывает глаза и нащупывает под одеялом ее руку. Лицо Алекс искривилось, словно ей предстоит съесть какую-то гадость. Она вынимает
