— О’кей, Барри, — говорю я.
Он обнимает сначала меня, потом девочек.
— Можно делать все что угодно, — говорит он им. — Поступать так, как считаешь нужным, но нельзя давать волю гневу. Это очень некрасиво.
Я знаю эти слова. Я жарил на кухне мясо. Эстер готовила свои эмпанадас и смотрела шоу Опры Уинфри. Там выступала одна женщина, у которой погиб сын, и она произнесла именно эту фразу. Помню, я тогда замер, уставившись на экран, до того меня тронули ее слова, произнесенные с чувством и достоинством. Я почти поверил той женщине, поверил, что она сказала их членам своей семьи и что они ей тоже поверили, но у Барри они прозвучали иначе. Не верится, что он сам будет им следовать. Барри прочитал уйму книг по аутотренингу, однако все они были о любви, а не о смерти. Я думаю, что, когда на него обрушится внезапное горе или страдание, он не сможет найти нужных слов, дарующих утешение. Впрочем, любой из нас, получив удар судьбы, не знает, что делать. Хотелось бы мне узнать ответ на вопрос: как научиться помогать себе и тем, кто страдает рядом?
— Ну что ж, девочки, — говорю я, — теперь остались только я да вы.
— Нет, ты и я, — говорит Скотти.
— И я, — говорит Сид.
— Вы готовы? — спрашиваю я. — Идем в палату?
Они заглядывают в дверь, но войти не решаются.
— Что-то мы делаем не так, — говорит Алекс. — Стоим тут и вроде как наблюдаем. Ждем…
— Я знаю, — говорю я. — Знаю.
Сид оглядывает коридор, затем смотрит на часы и проверяет свой мобильник.
— Ты кого-то ждешь? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает он.
Я вижу, что я его разочаровал. Конечно, он думает, что я должен был врезать Брайану, этому слабаку, который струсил бы и во «фруктовой битве»[50]. Он думает, что, если бы я рассказал Джули о связи ее мужа с Джоани, мне сразу стало бы легче. От этого мне и смешно и грустно, поскольку парень так ничего и не понял. Если кто-то и должен уже кое-что знать о бессмысленности мести, так это Сид.
— Может, выйдем подышать свежим воздухом? Или поедим? Можно взять морскую тарелку.
— Тогда, может быть, простимся с мамой? — говорит Скотти. — На всякий случаи.
Я заглядываю в палату.
— Нет, — говорю я, — не надо. Все в порядке. Мы скоро вернемся.
Прощаться нужно один раз, на второй у нас уже не будет сил, поэтому мы уходим, надеясь, что к нашему возвращению Джоани будет еще жива, и боимся признать, что, возможно, совершаем ошибку.
42
Когда мы возвращаемся в палату, Джоани еще жива. Жива она и на следующее утро. Мы снова сидим в полутемной комнате, смотрим на Джоани и ждем. Цветочные гирлянды привяли, особенно имбирь и жасмин, но еще продолжают источать тонкий аромат. Кончики пальцев Джоани поголубели. Я не знаю, заметил ли это кто-нибудь, кроме меня? Джоани живет без аппаратуры уже пять дней.
В дверях появляется Джой.
— Привет, Джой, — говорю я.
— Здравствуйте, мистер Кинг. К вашей жене пришла посетительница.
Я видел горе в глазах отца, который молча прощался с дочерью, но что-то во взгляде Джой, в том, как она смотрит в сторону, как она серьезна, пугает едва ли не больше.
— Кто? — спрашиваю я.
— Женщина. Не знаю, кто она. Пропустить или вы хотите побыть одни?
Я пытаюсь сообразить, кто бы это мог быть. Все свои с Джоани уже простились. Может быть, это Шелли?
— Хорошо, — говорю я, — пусть войдет.
— О’кей, мистер Кинг.
Джой уходит, и я не знаю, почему она так грустна. Жалеет ли она меня или себя, потому что мы больше не ее клиенты? Скорее всего, она просто ждет, когда освободится палата, чтобы убрать постель и приготовить ее для следующего пациента?
— Кто это может быть? — спрашивает Алекс.
Она убирает волосы за уши и расправляет блузку.
Только сейчас я замечаю, как хорошо она выглядит. На ней черные слаксы и свежайшая белая блузка с воротничком. На Сиде тоже рубашка и джинсы, которые даже не сползают вниз. Никто не просил их одеться прилично, и я удивляюсь, мне даже становится грустно, оттого что обошлось без моих просьб и наставлении. Зато Скотти все еще на полном моем попечении, о чем свидетельствует ее вытянутая футболка, которая свисает, как мешок, ниже шорт, и кажется, что, кроме футболки, на Скотти больше ничего нет. На спине у нее красуется надпись: «ЯРОСТЬ» и нарисован питбуль с мордой в пене, задирающий заднюю лапу на маргаритку.
— А если мы не хотим никого видеть? — говорит Скотти. — Это же наше время!
— Все, теперь поздно, — говорит Алекс.
— А если она из агентства по защите прав детей? — говорит Скотти.
— С какой стати, Скотти? Что ей здесь делать? — спрашиваю я и окидываю взглядом ее футболку, волосы и ногти.
— Чтобы забрать меня и Алекс, — отвечает она.
— Куда?
— Да ладно, я пошутила. Ага, испугались!
Сид сидит на стуле и нервно постукивает ногой; похоже, ему не по себе. Потом он перестает стучать, выпрямляется, его лицо проясняется. Я перевожу взгляд на дверь и вижу огромный букет белых роз, за которым лица вошедшей не видно, но я мгновенно узнаю эти темно-рыжие волосы и белые бледные руки. Джули Спир.
Она ставит вазу с цветами на стол и оглядывает свой светло-голубой свитер.
— Воду пролила, — поясняет она.
У нее на груди пятно, которое по какой-то странной иронии имеет форму розы.
— Вот, — говорит Скотти, — возьмите.
Она подходит к шкафчику, достает оттуда больничный халат и протягивает его Джули.
Та секунду мешкает, затем говорит «спасибо», вытирает пятно рукой, после чего окидывает взором нас и Джоани. Да, я сказал ей, что жена больна, но никак не ожидал, что она приедет ее навестить. Алекс берет вазу и ставит в углу палаты, поскольку на столике возле кровати Джоани и так полно цветов.
— Как мило, что вы пришли, — говорю я. — Не ожидал…
— Я понимаю — мы едва знакомы, но я все думала о вас и о девочках. Вы сказали, что ваша мама в больнице. Мне показалось, я должна ее навестить.
Ее руки слегка дрожат. Она подносит руку к груди и тяжело вздыхает. Я беру Джули за локоть и подвожу к стулу рядом с Сидом. Тот кивает ей.
— Знакомьтесь, это Сид. Сид, это миссис Спир.
— Джули, — поправляет меня она. Сил протягивает ей руку, которую она пожимает и почему-то говорит: — Спасибо.
— А где ваши дети? — спрашивает Скотти.
Джули словно тщательно обдумывает ответ:
— Они остались на Кауаи с моим мужем. Скоро приедут.
— Вы мамина подруга? — спрашивает Скотти.
