– Потому что… Вы что, действительно не знаете?
– Нет.
– Черт побери! Вы действительно этого не понимаете? – Хенрик подтолкнул Рудловского к зеркалу и увидел искривленную комнату, кровать с трупом Смулки, вспотевшие очки труса. – Для того! – крикнул он. – Для того, чтобы можно было смотреть в зеркало. Теперь вы понимаете?
– Допустим, – Рудловский снова стал протирать очки. – Тогда, с вашего разрешения, я сегодня сделаю свою последнюю ставку, а потом выйду из игры.
– Нет! Никаких последних ставок!
Рудловский молчал. «Сломался, – понял Хенрик. – Я буду не один».
– Слушайте внимательно, – быстро объяснял Хенрик. – Если вы солидаризуетесь со мною, Мелецкий ничего не посмеет тронуть. Вдвоем с Виясом он с нами не справится.
– А Чесек?
– Чесек сделает то, что я захочу. Я объявлю Мелецкому, что мы трое не согласны на ограбление Сивова.
Рудловский показал на мертвого Смулку.
– Он пришьет меня, как его.
– Ничего он вам не сделает!
– Вы его не знаете.
– Я знаю себя. Втроем мы с ним справимся.
– Нет. Я не пойду против шефа. Выстрел в живот – это чертовски больно. Мне жизнь не надоела.
Рудловский попытался выйти, но Хенрик снова преградил ему дорогу.
– Хорошо, – согласился Хенрик. – Я не требую, чтобы вы перешли на мою сторону. Достаточно, если вы не выступите против меня.
– Нейтралитет? – спросил недоверчиво Рудловский.
– Да.
– А что я с этого буду иметь? Хенрик развел руками.
– Ну, возьмете себе кое-что. Рудловский прикрыл рот рукою.
– Прежде всего выйдем отсюда. Комната полна бактерий. Они вышли в коридор. Рудловский с облегчением вздохнул.
– Вы знаете, сколько мне обещал Мелецкий? – спросил он. – Два миллиона. Не барахлом. Наличными. Вы можете мне это гарантировать?
– Нет.
Рудловский рассмеялся и сказал:
– Ну пока! «Ушел. Черт с ним».
17
– Чесек, – сказал он. И сразу же подумал: «Я немного переиграл. Как будто только он и мог все спасти, как будто все зависит от него. Он ничего не должен заметить». – Привет, Чесек, – сказал Хенрик без нажима. – Вспотел?
Освенцимец стоял в дверях музея с ящиком на плече.
– Привет, старик, – ответил он. – Помоги. Хенрик взял ящик и поставил его в кузов грузовика.
– Что-то у тебя слабовато идет, – сказал он. – Доконала?
Ответ входившего в здание освенцимца он не расслышал. Что-нибудь вроде «баба-огонь», «она может», «как автомат» или какая-нибудь другая мужская похвальба. Неважно. В залах музея было светло, косые лучи утреннего солнца били прямо в глаза. «Здесь я дрался со Смулкой, лежал возле ящика, Смулка стоял там, в серой полосе света, и прикладывал платок к щеке. Здесь мне однажды повезло», – подумал он с суеверной надеждой. Чесек осматривал ящики.
– Бери те, помеченные мелом, – сказал он.
– Кто помечал? Шеф?
– А кто же?
– Он понимает в этом?
– Шеф во всем понимает!
– А вот женщину себе выбрал неважнецкую.
– Да, в женщинах он разбирается меньше. Подай мне ящик.
– Подожди.
Чесек. не протестовал. Значит, он тоже понимает, что что-то должно произойти, что надо отчитаться перед собою. Оба только делали вид, что «порядок, порядок», а на самом деле он тоже ждал разговора. Освенцимец сел на ящик и закинул нога на ногу.
