Ты кормилец, наш Дон Иванович,
Про тебя летит слава добрая,
Слава добрая, речь хорошая.
Как бывало, ты все быстер бежишь, все чистехонек.
А теперь ты, Дон, все мутен течешь,
Помутился весь сверху донизу.
Речь возговорит славный Тихий Дон:
“Уж как-то мне все мутну не быть,
Распустил я своих ясных соколов,
Ясных соколов — донских казаков.
Размываются без них мои круты бережки,
Засыпаются без них косы желтым песком...”.
А какие водятся на Дону старинные песни, Евгения Григорьевна, — дух захватывает. Доведется Вам быть в Вёшенской — непременно съездим на один из хуторов, есть там немолодой казачок, один из немногих уцелевших за эти годы. Поет он диковинно!»41.
Эту старинную казачью песню — «давным-давно выбранный для конца эпиграф» — Шолохов поместил эпиграфом — только не к 4-й, а к 3-й книге. Текст ее почти идентичен, если не считать последней строчки: «Высыпаются» — вместо «Засыпаются» (3, 6).
Песню эту М. А. Шолохов мог читать Е. Г. Левицкой только по «Сборнику донских народных песен» А. Савельева или по сборнику «Донские казачьи песни» А. Пивоварова — больше она нигде не публиковалась. В сборнике А. Пивоварова она значится под номером 107, в первом отделе, где представлены песни «исторические, разбойничьи, удалые и военные» с пометкой: «Из сборника Савельева»42. Разночтения с текстом эпиграфа минимальны. Последняя строка в песне звучит так: «Высыпаются без них косы желтым песком», что говорит о том, что публикуя песню, Шолохов сверил ее с первоисточником. Песня сопровождается комментарием: «Песня народилась по случаю войны с французами, когда Дон выставил на войну всех своих «ясных» соколов. Донцы выставили 35000 всадников... осенью 1815 г. воротились на Дон 15000 человек»43.
Эпиграф к первой книге романа «Тихий Дон» (его первую часть мы находим в том же сборнике А. Пивоварова под номером 111, с подзаголовком: «Дон после войны»), — из тех же песен Отечественной войны 1812 года, и с пометкой: «Сообщил Н. А. Сальников». Песня, проникнутая трагическим восприятием действительности (не вернулась почти половина донцов, призванных на войну с Наполеоном!), начинается вопросом:
Чем-то наша славная земелюшка распахана?
Далее следует ответ:
Не сохами-то славная земелюшка наша распахана, не плугами,
Распахана наша земелюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная земелюшка казацкими головами.
И далее каждый новый рефрен песни начинается вопросом:
Чем-то наш батюшка славный, тихий Дон украшен?
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами.
Чем-то наш батюшка славный тихий Дон цветен?
Цветен наш батюшка славный, тихий Дон сиротами.
Чем-то во славном тихом Дону волна наполнена?
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами44.
Публикуя эту песню в качестве эпиграфа, — в рукописи он появляется только в беловой ее редакции, — Шолохов снял вопросы-запевы и оставил практически без изменений ответы.
Эпиграфы как первой, так и третьей книги с самого начала мыслились Шолоховым как трагический камертон к роману. Намереваясь написать четвертую книгу, вершинно трагедийную в романе, он так объясняет Левицкой этот свой замысел: «Надо же мне оправдать давным-давно выбранный для конца эпиграф».
Песенные эпиграфы, найденные Шолоховым для своего романа, в книге А. Пивоварова помещены почти рядом, под номерами 107 и 111, буквально на соседних страницах. Они выражают самую главную, определяющую движение романа мысль о трагедии казачества и шире: крестьянства, и еще шире: русского народа в революции. Шолохов выбрал эти эпиграфы в самом начале работы над «Тихим Доном», потому что с самого начала знал, чему будет посвящен, как будет вершиться его роман, ради каких целей и задач он начинал его писать. И это — еще одно могучее подтверждение авторства Шолохова.
Само название романа — «Тихий Дон» — пришло к писателю из старинных казачьих песен, а, следовательно, имеет глубоко народное, фольклорное происхождение.
Пушкин, в фольклорной традиции, воспевает «Тихий Дон» (Стихотворение «Дон», 1929 г.).
Столь же существенное значение для романа, как и песенные эпиграфы, имеет еще одна старинная казачья песня, органически связанная с эпиграфами и посвященная Ермаку. Именно эта песня в четвертой книге романа вернула к жизни после тифозной болезни в «отступе» Григория Мелехова, и она же стала камертоном ко всему финалу романа. Отступает разбитая красными казачья конница. «...И вдруг впереди, над притихшей степью, как птица взлетел мужественный грубоватый голос запевалы:
Ой, как на речке было, братцы, на Камышинке,
На славных степях, на саратовских...
И многие сотни голосов мощно подняли старинную казачью песню, и выше всех всплеснулся изумительной силы и красоты тенор подголоска. Покрывая стихающие басы, еще трепетал где-то в темноте звенящий, хватающий за сердце тенор, а запевала уже выводил:
Там жили, проживали казаки — люди вольные,
Все донские, гребенские да яицкие...
Словно что-то оборвалось внутри Григория... Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слезы, он жадно ждал, когда запевала начнет, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова:
Атаман у них — Ермак, сын Тимофеевич,
Есаул у них — Асташка, сын Лаврентьевич...
...Над черной степью жила и властвовала одна старая пережившая века песня. Она бесхитростными, простыми словами рассказывала о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати; ходивших по Дону и Волге на легких воровских стругах; грабивших орленые царские корабли; “щупавших” купцов, бояр и воевод; покорявших далекую Сибирь... И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа...
Полк прошел. Песенники, обогнав обоз, уехали далеко. Но еще долго в очарованном молчании двигался обоз, и на повозках не слышалось ни говора, ни окрика на уставших лошадей. А из темноты, издалека плыла, ширилась просторная, как Дон в половодье, песня:
Они думали все думушку единую:
Уж как лето проходит, лето теплое,
А зима застает, братцы, холодная.
Как и где-то нам, братцы, зимовать будет?
На Яик нам идтить — переход велик,
А на Волге ходить нам — все ворами слыть,
Под Казань-град идтить — да там царь стоит,
Как грозной-то царь, Иван Васильевич...
Уж и песенников не стало слышно, а подголосок звенел, падал и снова взлетал. За ним следили все с тем же напряженным и мрачным молчанием» (5, 278—279).
И эту старинную казачью песню мы находим в сборнике А. Пивоварова.
Начальные строки песни — Ой, как на речке было, братцы, на Камышинке, на славных степях, на саратовских — Шолохов видоизменил. В сборнике А. Пивоварова песня начинается несколько по-другому:
