настрой» народной песни в рассказах Крюкова — неопровержимое подтверждение того, что «Тихий Дон» к Крюкову отношения не имеет. Здесь казачья песня выполняет качественно совершенно иную, отличную от крюковских рассказов роль, — в ней нет уныния, тоски, минора; в романе в казачьей песне запечатлена прежде всего трагическая философия истории Дона и неукротимое, непобедимое жизнелюбие казачества. Здесь качественно иное мировидение, иное самосознание.
По словам собирателя народных песен А. М. Листопадова, на которого любят ссылаться Макаровы, казачья душа выливается в песне. Но казачья, как вообще народная душа, многогранна. Мы видели, что у Крюкова казачья душа выливается в песне грустной и даже унылой.
У Шолохова казачья душа звучит в песне, которой встретил Григория Мелехова родной хутор, когда после первого ранения он вернулся домой:
«...За приречными вербами молодые ребячьи голоса вели песню:
А из-за леса блестят копия мечей.
Едет сотня казаков-усачей.
Попереди офицер молодой,
Ведет сотню казаков за собой.
Сильный, чеканно-чистый тенор заводил:
За мной, братцы, не робей, не робей!
Дружные, спевшиеся голоса лихо подхватывали:
На завалы поспешай поскорей.
А кто первый до завалов добежит,
Тому честь, и крест, и слава надлежит.
Неизъяснимо родным, теплым повеяло на Григория от знакомых слов давнишней казачьей и им не раз игранной песни. Щиплющий холодок покалывал глаза, теснил грудь. Жадно вдыхая горький кизячий дым, выползавший из труб куреней, Григорий проходил хутор, — вслед ему неслось:
На завалах мы стояли, как стена.
Пуля сыпалась, летела, как пчела.
А и что это за донские казаки —
Они рубят и сажают на штыки» (2, 396).
Казачья песня — не единственный фольклорный жанр в «Тихом Доне». Шолохов щедро включает в ткань романа заговоры — причем не только важные для воина-казака заговоры «от ружья», «от боя», «при набеге», но и любовные — вроде того, которым бабка Дроздиха пыталась присушить Григория к Наталье. Все повествование ярко расцвечено произведениями малых «фольклорных жанров» — пословицами и поговорками. Наряду с фольклорным, Шолохов широко использует разнообразный этнографический материал — от описания обильного казачьего угощения до рассказа о свадебном обряде у казаков (вспомним, например, обряд сватовства, столь красочно описанный в первой книге романа).
По многообразию фольклорных богатств «Тихий Дон» — явление уникальное в литературе не только русской, но и мировой. Пожалуй, не назовешь другого произведения, где столь же мощно были бы представлены глубинные пласты крестьянской культуры и народного поэтического творчества. В истории русской литературы XX века с Шолоховым может быть сравним только Сергей Есенин. Их роднит принадлежность к тому уникальному, подлинно народному типу художника, возникшему после революции и вследствие революции, который был естественным, органическим носителем народной культуры, «делегированным» деревней в город. Под словом «народная» я разумею именно крестьянскую культуру, поскольку в отечественной традиции под словом «народ» всегда понималось прежде всего крестьянство и шире — трудовой народ, корни которого — также в крестьянстве.
То же самое можно сказать в отношении языка: Шолохов и Есенин входили в литературу как естественные, органические носители того языка, которым в начале прошлого века говорил народ, то есть крестьянство (и казачество в том числе), причем на своих многообразных местных диалектах и говорах. Эти органические, естественные языковые возможности и Шолохова, и Есенина — при их выдающейся природной одаренности — были востребованы послереволюционной эпохой 20-х годов, когда безбрежно разлившееся «народное море» — через молодую литературу и ее стилевые искания — начало проявлять и осмыслять себя, и «еще недавно “безъязыкое”», по словам современного исследователя, вдруг «обнаружившее в себе богатства народного сознания и языка, богатства фольклора»54.
Вот откуда то безбрежное языковое богатство, которым отмечено все, созданное Шолоховым, — и «Тихий Дон», и «Донские рассказы», и «Поднятая целина».
Самый первый и самый главный аргумент в пользу авторства Шолохова: язык «Тихого Дона» качественно отличен от языка Крюкова и идентичен языку «Донских рассказов» и «Поднятой целины». Самая надежная защита доброго имени писателя от несправедливых наветов — его книги, близкие, родственные в своей языковой, стилистической основе, несоизмеримые и несопоставимые по своей языковой мощи и богатству с рассказами и очерками Крюкова, или еще кого бы то ни было.
МАТЕМАТИЧЕСКИЙ ПОИСК ИСТИНЫ
Первыми, кто в полный голос сказал об идентичности языка и стиля «Тихого Дона» с «Донскими рассказами» и «Поднятой целиной» Шолохова и несовместимости по языку и стилю с рассказами Крюкова, были скандинавские исследователи Г. Хьетсо, С. Густавссон, Б. Бекман, С. Гил55.
В своей работе они исходили из постулата:
«Конечно, доказывать, что “Тихий Дон” написан Михаилом Шолоховым, мы не будем. Ведь перед нами не дело о неизвестном авторстве, а дело о спорном авторстве. Иными словами, Шолохов должен считаться единственным автором романа, пока не будет доказано обратное»56.
Поскольку Д*, автор «Стремени “Тихого Дона”», утверждал, что 95% двух первых книг романа «принадлежат перу автора», то есть Крюкова, норвежские исследователи поставили перед собой задачу «современными методами лингво-статистики»57, с помощью компьютерных программ и технологий соотнести «Тихий Дон» с произведениями, бесспорно принадлежащими Шолохову, — «Донскими рассказами» и «Поднятой целиной», с одной стороны, и с рассказами Крюкова, с другой.
В компьютер были заложены первая, вторая и четвертая части «Тихого Дона» по первым изданиям, поскольку, по утверждению Д*, — именно эти части были написаны Крюковым, сборники «Донские рассказы» и «Лазоревая степь», а также «Поднятая целина» М. Шолохова, сборники «Казацкие мотивы» (СПб., 1907) и «Рассказы», (М., 1914. Т. 1) Ф. Д. Крюкова, а также его рассказ «Шаг на месте» (Русское богатство. 1907. № 5).
Компьютерная обработка текстового материала проводилась в Центре компьютерной лингвистики Упсальского университета58.
Скандинавские ученые поставили вопрос следующим образом. Если автор «Стремени “Тихого Дона”» прав и «Тихий Дон» написал Крюков, «то надо думать, что язык и стиль в “Тихом Доне” имеют большое сходство с языком и стилем Крюкова, во всяком случае гораздо большее сходство, чем язык и стиль молодого Шолохова, которому, по гипотезе, принадлежит всего лишь пять процентов двух первых томов»59.
В предшествующих разделах мы попытались ответить на этот вопрос, основываясь на филологическом анализе «Тихого Дона», и ответ получился однозначный: по языку, стилю, поэтике «Тихий Дон» далек и даже полярен рассказам Крюкова и близок «Донским рассказам» и «Поднятой целине».
Скандинавские исследователи пришли к тому же выводу, но путем лингвистико-статистической идентификации спорного текста, что уже не раз применялось в науке для решения спорных проблем авторства.
«Характерным признаком лингвистико-статистического метода определения авторства, — пишет Г. Хьетсо, — является использование в качестве идентификаторов объективных характеристик. Установив, что предполагаемый автор имел возможность написать спорный текст (например, что он был в живых, когда текст был написан), мы должны в его бесспорных произведениях найти инвариантные явления, по которым можем судить, соответствует ли спорный текст в лингвистическом отношении его бесспорным
