концентрационном лагере Дахау и установить виновных».
Гейдрих немедленно отреагировал на это, заявив: «Выдвижение мюнхенской прокуратурой нового требования о расследовании положения дел в Дахау свидетельствует, какими методами, притянутыми буквально за волосы, она работает, чтобы приписать этому концлагерю мнимые преступления».
В концлагере поторопились замести следы, а 27 сентября 1934 года обер-прокурор Винтерсбергер прекратил следствие.
Хитрым маневром Гиммлер ухитрился обуздать прокуратуру. Он уговорил ведущего прокурора Вальтера Штеппа вступить в СС с присвоением ему звания гауптштурмфюрера под предлогом предоставить ему возможность разобраться с непорядками в Дахау. Из критика баварского гестапо Штепп превратился в его функционера, став через год заместителем начальника.
Однако и в Пруссии тоже шла борьба против гестаповского произвола в концентрационных лагерях. Первый руководитель прусской тайной государственной полиции Дилс разогнал так называемые «дикие», образованные главным образом штурмовиками концентрационные лагеря. Ему удалось также привлечь к выдвинутой им идее ведения борьбы с политическими преступлениями, используя власть и авторитет министерства внутренних дел, двух сотрудников министерства юстиции, сторонников национал-социализма — обер-прокурора Вернера фон Хааке и прокурора Гюнтера Джоэля. Они образовали центральную прокуратуру, которая стала разбираться в основном с содержащимися там гангстерами из числа штурмовиков.
Отдельные демарши предпринимались и в отношении некоторых учреждений гестапо. Так, например, фон Хааке обрушился на начальника шверинского гестапо штурмфюрера СС Иоахима Хофмана, создавшего по собственной инициативе концлагерь, в котором заключенные подвергались истязаниям (на гестаповском жаргоне — «вулканизировались»). В конце концов Хааке арестовал Хофмана. Как потом вспоминал фон Хааке: «Передо мной оказался человек фанатичного, садистского склада, с необычно замороженными чувствами. Он напомнил мне Гейдриха — не только своей сутью, но движениями и даже жестами».
Судом по уголовным делам Хофман был 6 апреля 1934 года приговорен к 13 годам заключения. Его пособники получили различные сроки наказания.
Этот пример воодушевил и других юристов. Генеральный прокурор Бреслау Вальтер Шеффер после кровавых событий 30 июня арестовал 20 эсэсовцев, в том числе двух штандартенфюреров, по обвинению в убийствах. Они были выпущены на свободу только после вмешательства статс-секретаря министерства юстиции Роланда Фрайслера[107]. Уход Дилса и присоединение Геринга к лагерю Гиммлера-Гейдриха оставили правозащитников даже без той половинчатой помощи, которую они имели. А в ноябре 1934 года Геринг с яростью заявил на заседании прусского государственного совета: «Есть еще прокуроры, которые испытывают радость, отправляя членов партии, обладающих почетными знаками, в тюрьмы. Но мы положим конец их грязным делам!»
И все же некоторые юристы не позволяли себя запугать. В начале 1935 года саксонский прокурор Вальтер обвинил руководство концлагеря Хоэнштайн в истязаниях заключенных и потребовал начать судебное разбирательство в отношении гестаповца Эриха Фогеля. Когда лагерных палачей осудили на длительные сроки заключения, саксонский гауляйтер Мучман попытался оказать давление на суд и потребовал оправдать подследственных. Однако имперский министр юстиции Франц Гюртнер[108] выразил протест, заявив: «Жестокости и зверства, смахивающие на восточный садизм, не могут быть ничем оправданы».
Суд не изменил своего решения, но месть нацистов последовала незамедлительно. Два судебных заседателя были исключены из партии, прокурору преложили выйти из СА. Более того, в дело вмешался Гитлер, который помиловал осужденных и приказал прекратить судебное разбирательство в отношении Фогеля.
Явный произвол побудил Гюртнера, бывшего в думе национал-либералом, сделать рискованный шаг. Он исходил из того, что деспотизм фюрера и гестапо можно обуздать лишь в том случае, если бы удалось сохранить минимум правовых норм. Министр попытался найти союзника в лице только что назначенного рейхскомиссаром по вопросам юстиции Ханса Франка, который намеревался произвести делиберализацию уголовного права, исходя из расплывчатого понятия защиты так называемых народных ценностей, но не одобряя произвола всесильной полиции.
В конце 1933 года Франк и Гюртнер образовали ведомственную комиссию по разработке уголовного права. Франк следил за соблюдением национал-социалистского стиля и выражений; входивший в состав комиссии Роланд Фрайслер выдерживал юридическую лексику, распределяя материал по параграфам; Гюртнер же вносил положения, которые могли бы хоть как-то ограничить произвол Гитлера и гестапо. Его мысль о ликвидации концентрационных лагерей была в принципе одобрена Франком.
Летом 1934 года Франк и Гюртнер осмелились напроситься на аудиенцию у Гитлера. Встреча произошла в большом зале заседаний имперской канцелярии в присутствии Гиммлера. В своих мемуарах Франк так вспоминает об этом визите: «Я внес предложение положить конец системе концлагерей, и чем раньше, тем лучше. Дальнейшие аресты должны быть прекращены немедленно. Дела лиц, находящихся под стражей, следует проверить узаконенным порядком и разобраться с жалобами в отношении издевательств и надругательств. Рейхсминистр юстиции Гюртнер поддержал меня решительным образом, но мы остались в одиночестве».
Гитлер отклонил предложения юристов, заявив, что «время для этого еще не пришло». Проект нового уголовного кодекса, представленный Франком, был через несколько недель отправлен в архив.
Гюртнер стал размышлять, каким образом можно было бы в какой-то степени все же ограничить власть гестапо, и стал собирать материалы о многочисленных случаях скрытых смертей заключенных концлагерей. Его предложение об оказании необходимой юридической помощи арестантам Гиммлером было отклонено. В обосновании своего решения тот несколько позже заявил: «Лагерное руководство, представленное порядочными людьми, не считает необходимым введение каких-либо дополнительных мер».
Для придания большего веса своему отказу он сообщил Гюртнеру 6 ноября 1935 года: «Ваше предложение разрешить заключенным пользоваться юридической помощью, то есть адвокатами, я доложил фюреру и канцлеру I. II. 1935 года. Фюрер запретил привлекать адвокатов и поручил мне сообщить вам о его решении».
Оппозиция слабого и слишком осторожного министра юстиции столкнулась с железной волей Гиммлера и Гейдриха. Кроме того, большинство юристов выросло и было воспитано в традициях законодательного позитивизма XIX века, быстро уступившего свои позиции эйфории нацистского культа фюрера.
Тональность немецкой юриспруденции в то время определялась не мягкосердечным правозащитником Шеффером и не сторонником нормативных требований Гюртнером, а правоведами типа Карла Шмитта, настаивавшими на необходимости «творческого правового сотрудничества с фюрером».
В журнале «Юристише вохеншрифт» в 1934 году было выдвинуто требование: «порвать с буквоедством позитивистского права». Так что немецкие судьи стали безоговорочно и бездумно воспринимать власть гестапо. Прусский верховный суд принял 2 мая 1935 года решение о том, что мероприятия гестапо впредь могут быть обжалованы не через судебные инстанции, а путем подачи апелляций на имя шефа гестапо.
Гамбургский же административный суд 7 октября 1935 года посчитал правомерным и законным, что «в национал-социалистском государстве законодательство и юстиция не противостоят друг другу, и поэтому юстиция не должна придерживаться точки зрения, не вызванной политической деятельностью государства».
Бест с удовлетворением воспринял шаги служителей Фемиды, направленные на сближение с нацистским руководством, и разослал принятые ими решения для информации во все учреждения гестапо.
Шаг за шагом основная масса юристов и судей стала воспринимать то определение, которое цинично провозгласил Бест в отношении полиции:
«Полиция не действует с нарушением существующих прав и законов, поскольку исходит из указаний своего начальства — вплоть до высшего руководства государства. И пока она выполняет волю этого руководства, то просто не может поступать противозаконно».
Министр юстиции Гюртнер возмущался, говоря, что не может показаться где-либо без того, чтобы не попасть на глаза иностранным журналистам, сразу же задающим вопросы о положении в концентрационных лагерях. Обербургомистр Берлина Зам поинтересовался, каково же мнение по этому вопросу министра внутренних дел Вильгельма Фрика. Гюртнер только махнул рукой, сказав: «Геринг и Гейдрих весят более
