Она сняла повязку и изобразила на лице полное разочарование.
— Ах, это ты.
Во взгляде Париса промелькнула боль, но тут же исчезла, и глаза стали сердитыми.
— Насколько я помню, я запретил тебе носить такие открытые платья! — прорычал он.
— Открытые? — возмущенно воскликнула она. — А ты не обратил внимания, какие носит Шеннон?
— Следить за ее поведением — уже не моя обязанность, — процедил он и пошел выпить с мужчинами.
Хотя им выделили шикарную спальню, ни один из них не мог сполна насладиться ею. Молчание жены говорило Парису, что она недовольна им, но он не понимал, в чем причина ее холодности, и это раздражало. Десятки раз он готов был обнять ее, но боялся оказаться отвергнутым. В конце концов он решил оставить все как есть, надеясь, что новый день разгонит тучи. Когда Табризия проснулась, мужа рядом уже не было, он уехал на охоту в окрестности Дуглас-Касл.
День угасал, Парис все сильнее беспокоился, что ушел, не поговорив с женой, и поэтому рано вернулся. Желая удивить ее, он бегом поднялся по лестнице и вдруг, взглянув вверх на галерею, увидел целующуюся пару. Он узнал Табризию по меховой накидке, которую сам ей подарил. Черная ярость ослепила Париса, он мигом скатился вниз и ушел ждать возвращения Дугласа с охоты.
— Что тебя так разозлило? — спросил Джеймс, как только взглянул на него.
— Кто-то ведет двойную игру со мной. — Голос его дрогнул.
Джеймс догадался, что дело в женщине.
— Твой братец Хью как-нибудь испустит дух, если ты не проследишь за ним. Завтра на рассвете мы уезжаем.
И Парис отошел от Джеймса, вернувшись в большой зал.
Увидев мужа, Табризия радостно вскрикнула и побежала к нему. Ледяное презрение на лице Париса помешало ей кинуться к нему с объятиями.
— Очень трогательно, — мрачно сказал он.
Она внимательно посмотрела ему в глаза и почувствовала неуверенность под его обвиняющим взглядом.
— Наверх! — скомандовал он.
— Милорд, а что случилось?
— Отправляйся наверх, когда я тебе говорю! — повторил он сквозь зубы.
Табризия бросилась к лестнице. Ей было стыдно оттого, что другие видели эту сцену, и теперь пришла ее очередь рассердиться. Сейчас они останутся вдвоем, и она все ему выскажет! Каменные стены дрогнули, когда Парис хлопнул дверью. Но, ничуть не испугавшись, она с вызовом повернулась к нему и уперла руки в бока.
— Где ты болталась сегодня днем?
— Она с вызовом вскинула голову.
— Фу!
Он грубо схватил ее и потряс, как тряпичную куклу.
— Ты, неверная тварь!
С ужасом поняв, что он собирается ее ударить, Табризия воскликнула:
— Парис! Ты не должен себя так вести! Я жду ребенка!
— Что? — спросил он, совершенно ошарашенный наглостью ее лживого заявления.
Тут Дамаскус открыла дверь, увидела сердитое лицо брата и быстро проговорила:
— Ой, простите за вторжение, но я хотела вернуть накидку.
Парис уставился на меховую накидку, оставленную сестрой, и наконец кровавый туман в его мозгу рассеялся.
— Пожалуйста, пока я не сошел с ума, скажи мне, что и с кем ты делала сегодня днем?
Поскольку это прозвучало скорее мольбой, чем приказом, она ответила:
— Мы шили одежду для ребенка Венеции… И для моего, — добавила она, краснея.
— Ребенок… Не могу поверить, — ошеломленно пробормотал Парис.
Она внимательно всматривалась в его в лицо.
— Ты зол?
— Зол? — Он как будто запнулся, а сердце заныло.
— Парис, ты только что назвал меня неверной сукой. Может, ты обвиняешь меня в том, в чем виноват сам?
— Дорогая моя, моя ненаглядная, любимая малышка! Ты — единственная в мире женщина, которая что-то значит для меня. И так будет всегда! — поклялся он. — Мое сердце навеки отдано тебе.
Слезы облегчения полились у Табризии из глаз, и Парис подхватил ее на руки.
— Мой ягненок, моя сладкая, — принялся он ворковать, — давай поедем завтра домой.
На ужин они не пошли. Вместо этого быстро разделись и наслаждались друг другом, отгородившись от внешнего мира.
— Я просто жажду потрогать тебя во всех моих любимых местечках, шелковых и мягких, — прошептал он.
— Например, в каких? — спросила она с хрипотцой в голосе.
— Например, под коленками.
Его пальцы погладили то место, которое он назвал. Наклонившись, Парис коснулся его губами. Его руки и губы блуждали от коленей к груди, оттуда — к животу, палец кружил вокруг пупка, потом устремился ниже…
— Ах, самое нежное, самое мягкое и самое влажное место из всех…
Она едва не перестала дышать, от желания нервное напряжение достигло предела.
— Забавно, но я люблю трогать у тебя самые твердые места, — прошептала она, поглаживая каменные мускулы на спине.
Он застонал:
— О Боже, сейчас я уже везде твердый!
Табризия упивалась им. Она добралась до самой главной твердости и обожглась. Сейчас от этого огня ее тело целиком раскроется, все до единой мысли вылетят из головы. Табризия уже знала, как это будет: острая мгновенная боль, а потом море удовольствия — сумасшествие! Она извивалась под ним, снова и снова звала его по имени, умоляла — еще, еще… И он дал ей все, чего она желала, и даже больше.
Раздался крик. Его? Ее? И пульсация, и освобождение. Оно длилось и длилось, пока Табризия не обмякла в сладостном бессилии после испытанной страсти, охватившей их тела столь бесстыдным образом. Она лежала, касаясь его и чувствуя новую жизнь, затаившуюся под сердцем. Сколько мгновений чистого блаженства, как это, ожидает ее впереди? «Я подарю ему сына, — страстно поклялась она, — если это единственное, что я могу для него сделать».
Наступила середина дня, прежде чем кавалькада Кокбернов тронулась домой. Парис с тоской думал, насколько легче путешествовать вдвоем с Табризией. Дамаскус дулась всю дорогу, и Табризия понимала причину — девушка созрела для замужества. Она безудержно флиртовала с Хью Дугласом. «Надо поскорее поговорить с Парисом, — подумала Табризия, — пусть уладит дела с Робертом Керром». Она ехала рядом с мужем, и тот улыбался, глядя на красавицу жену.
— Парис, прости, что рискую вмешиваться, но лучше
бы уладить дело с лордом Сессфордом и Дамаскус. Ей теперь будет особенно тяжело, после того, как Шеннон вышла замуж.
Он нахмурился.
— Она еще молодая. Разве нет?
— Она моя ровесница. А ты считаешь, что я вполне женщина.
— Вполне для чего? — засмеялся он.
— Для всего, я думаю…
Их первым гостем после возращения в Кокбернспэт был молодой Сессфорд. Очевидно, он так истосковался по Дамаскус, что отважился поговорить с Парисом еще раз. Парис быстро вывел его из тоски, объявив, что будет гордиться таким зятем. Тут же подписали контракты, и Дамаскус, оказавшись в центре
