внимания, наслаждалась каждой секундой своего нового состояния. Она думала, как устроить такую церемонию, чтобы затмить абсолютно все торжества, происходившие когда-либо в этих местах. Роберт надеялся устроить свадьбу на Пасху, но Дамаскус уперлась — только в июне. Девушка хотела предстать перед гостями в легком платье, украшенная живыми цветами, под безмятежным летним солнечным небом.
От Ботвелла пришло официальное послание, он просил Париса как можно скорее увидеться в Эдинбурге. Встреча была назначена в Эдинбург-Касл, и это насторожило Кокберна. Стоит быть осмотрительным: Эдинбург-Касл — крепость, туда проще войти, чем оттуда выйти. Длинноногий Ботвелл прошагал навстречу Парису с поразительно радушным видом, похлопал гостя по спине и с нарочитой строгостью воскликнул:
— Что за адское снадобье ты там готовишь?
— В чем меня обвиняют? — спросил Парис.
— Да нет, ничего такого, старина. Просто у меня есть документ, на котором нужна твоя подпись. Только и всего.
— Документ? — с невинным видом, словно эхо, повторил Парис.
— Да, мировое обязательство, старина.
— О, искренне жаль, Фрэнсис, что на тебя повесили это проклятое дело, — извиняющимся тоном сказал Парис.
— А, ладно, распоряжение короля. Нужны две подписи на бумаге, вот и все. Проще простого, да?
— Надеюсь, Фрэнсис. Я бы рад черкнуть свое имя. Но после Хантли. Не стоит пренебрежительно относиться к старому графу, предлагая ему подписать вторым. Верно?
Ботвелл опустил тяжелые веки, не желая выказывать свою проницательность. Он и не ожидал, что Разбойник Кокберн подпишет первым. Если вообще подпишет. Но попробовать стоило.
— Я слышал, Черный Дуглас увел твою красавицу сестру? — ухмыльнулся Ботвелл.
— Увел, — подтвердил Парис.
— Подкрепляешься союзниками со всех сторон? — погрозил ему пальцем Ботвелл. — Смотри, не стань чересчур сильным, мой петушок!
— С тебя беру пример, Фрэнсис, — улыбнулся Парис.
— Да. Именно так. Ладно, как только получу подпись Хантли, призову и тебя. Предупреждаю: я больше не потерплю никаких уловок.
Парис пошел от замка на северную сторону Кэннонгейта, где дамы семейства Кокберн превратили одно ателье в свой магазин. Модистка без устали вынимала ткань, рулон за рулоном показывая привередливым клиенткам. Она не сомневалась, что эта свадьба обеспечит ее средствами на весь год. Наконец часа через два до женщины дошло: Дамаскус Кокберн знает, что именно ей нужно, поэтому и отказывается от всего предлагаемого.
— Ну, я решила! Буду в серебряном и в белом, — объявила Дамаскус.
Когда Парис зашел за дамами, чтобы проводить их домой, он думал, они уже освободились. Но не тут-то было. Модистка еще только снимала мерку.
— Боже мой, вы до сих пор не закончили?! От столь бесполезной траты времени любой мужчина готов рвать на себе волосы.
— Радуйся, братец, что с нами нет Шеннон, — нарочито вежливо ответила Дамаскус, — при ней тебе пришлось бы ждать три дня, а не три часа.
Парис взглянул на Табризию и пошутил:
— Ишь, какие вы все тщеславные!
— Ага, если ты распускаешь хвост, как павлин, это у тебя называется гордость. А когда мы — тщеславие, — живо отпарировала жена.
— Совершенно верно, — согласился Парис.
— Ах ты, противный Разбойник! — рассмеялась она.
Табризия стояла в нижней юбке, и Парис с вожделением впился в нее глазами. Он просто не мог дождаться момента, когда они останутся одни и он стащит с нее эти бессмысленные тряпки. Она сладостно затрепетала под его взглядом, говорившим ей гораздо больше всяких слов.
Так дело не пойдет, решил он. Надо, чтобы портниха приехала и пожила в Кокбернспэте. Дамаскус согласилась, и они отбыли. Весь апрель и май в замке ничем больше не занимались, кроме подготовки к свадьбе века. Наконец наряды были дошиты, отглажены, и утомленные белошвейки собрались домой в Эдинбург.
В спальне Парис приподнял волосы Табризии и поцеловал ее в шею.
— Слава тебе, Господи, наконец-то все уехали! И я могу быть с тобой, сколько хочу.
Табризия быстро сняла нижнюю юбку, и они улеглись на коврик. Она обняла Париса за шею, теснее прижалась к нему, и он поднял ее на руки От охватившего ее желания Табризия задрожала. У Париса закружилась голова, он чувствовал, что женщина дрожит от страсти к нему и ее страсть ничуть не меньше его собственной. Он взял ладонями ее грудь и стал целовать шелковую кожу. Она тихо застонала. Его губы спустились к пупку и дальше, к рыжему треугольнику. Он гладил, целовал, лизал, ощущая горячую влажность. Табризии казалось, что еще чуть-чуть, и она сойдет с ума от возбуждения. Вцепившись пальцами ему в волосы, она обессиленно попросила:
— Парис, больше не надо!
— Да я только начал! — воскликнул он и, смеясь, от нес ее в постель.
Она лежала в объятиях Париса, чувствуя избыток счастья, отравленная его магической близостью. Он любовался ею, не уставая восхищаться. Как она хороша на подушках! Рыжие волосы ниспадают на белые плечи пушистым солнечным облаком. Когда он прижался к Табризии губами, ей показалось, что они поплыли в тайный, только для них двоих созданный, сладостный мир. Он обнимал ее все крепче, пока их сердца не слились в едином стуке. Парис перестал целовать ее и вошел. Он хотел быть нежным, но от сумасшедшего желания обо всем забыл.
Требования тела затмили разум. Табризия вскрикнула от резкого нетерпеливого рывка, после которого он очень быстро вознес ее на пик невероятного блаженства… Они достигли его одновременно и еще долго лежали, не разжимая объятий.
За неделю до свадьбы Дамаскус захотела провести репетицию и потребовала, чтобы все оделись как положено. Вздохнув, но сдаваясь, Парис согласился провести ее по церковному проходу к алтарю. Женщины устроили в солярии подобие алтаря, приготовились и стали оглядываться по сторонам: а где же маленькая, где Александрия?
— А, вот и ты, противная девчонка! Знаешь, сколько времени мы тебя ждем? Почему не надела новое платье? — строго спросила Дамаскус.
— Я не влезаю в него, — заявила Александрия.
— Что за чепуха! Конечно, влезаешь. Оно прекрасно на тебе сидит. Я сама видела.
— Это было раньше, — упорствовала Александрия.
— Ты просто все делаешь мне назло. Давай надевай сейчас же, посмотрим, в чем дело.
— Ты хочешь обвинить меня во лжи? — Александрия покраснела от обиды.
Трой, которому надоело ожидание в парадной одежде, взорвался:
— Ради Бога, Александрия! Я хочу успеть на охоту до вечера!
Алекс, взволнованный откровенным отчаянием близняшки, сказал:
— Давайте оставим ее в покое. Ее рвет уже неделю. В последние дни она сама не своя
Все уставились на Александрию
Дамаскус, чувствуя вину за свою грубость, упала перед сестрой на колени.
— Любовь моя, что случилось? — Ее взгляд уперся в живот Александрии, вне всякого сомнения раздувшийся.
— Слушай, да ты, часом, не беременна?
— Да, — несчастным голосом прошептала Александрия.
Табризия обняла ее.
— Почему ты ничего мне не сказала?
Все замерли, ошарашенные неожиданным открытием. Парис взорвался.
