был, им и остался, разве что сделался к нищете равнодушен, а я как раз этого и не хочу!
— Чего же ты, собственно, хочешь?
— Прежде всего — разнести этот мир! — стукнул Само тяжелым кулаком в стол.
— Мир разнести тебе захотелось?! — взъярился Валент. — Крушить захотелось? А почему? Лишь потому, что ты не богат? А кто же после тебя все восстановит? Гордишься, что ты член социал- демократической партии Венгрии. Но был бы ты последователен, так не стал бы ее членом, ибо не можешь согласиться полностью с ее программой. Отчего твоя хваленая партия не отстаивает и национальные права народов Венгрии? Ты же с этим н согласен! А разве ты заодно с этими мадьярскими «патриотами»? Они же готовы утопить в ложке воды всякого, кто ныне, в году тысяча девятьсот четвертом, не считает себя мадьяром!
— Я не согласен с ними, ясное дело!
— А будто твои мадьярские соратники по партии придерживаются иных национальных принципов!
— Ты только наполовину прав! — сказал Само серьезно. — Есть в партии и такие, о которых ты говоришь, — я не с ними. Но большинство мадьяр в партии не таковы. Большинство за то, чтобы всем народам Венгрии были предоставлены одинаковые национальные права. Именно потому в нашей партии, кроме мадьяр, есть и словаки, и румыны, и словенцы, и хорваты, и многие другие. Лишь объединившись, мы заставим венгерские власти признать всеобщее избирательное право. И воля народа должна стать законом! Избирательное право нужно народу уже сейчас, чтобы он мог выбрать таких депутатов и такое правительство, которое дало бы ему хлеб, национальные права, восьмичасовой рабочий день, повысило бы низкую заработную плату. А кто за все это последовательно борется? Одни мы, социал-демократы! Мы знаем: национальная идея неразрывно связана с идеей социализма, который по природе своей полностью исключает господство одного народа над другим. Более столетия священники и учителя боролись за наши национальные права[91], да так почти ничего и не добились. Одиночки! Пеклись о нации, о народе, но о нем-то как раз и забывали. Вот и остались одинокими! Все надо делать по-другому! Надо поднять народ!
Само замолчал и поглядел на зимний вечер за окном. Зажег керосиновую лампу, подложил дров в печь, закурил. Он спокойно дымил, глядел на брата и улыбался.
— А не найдется ли у тебя бланка заявления в твою партию? — пошутил Валент и приглушенно рассмеялся в ладонь.
— Кабы ты не изгалялся, — сказал серьезно Само, — возможно, я и нашел бы…
— Ты, ей-богу, Само, говорил словно апостол социал-демократии! Я почти поверил тебе! Ох, было бы все так просто, как ты тут расписывал! Но каждая твоя фраза, если превратить ее в дела, приведет к потокам крови, к гибели уймы людей. Все, о чем ты читаешь в «Словенском тыжденнике», в «Ставительском работнике», «Непсаве», «Фольксштимме»[92], — все это лишь распрекрасная теория. Красивые и мирные сказки. А жизнь — дело другое, на практике все иначе. Революция, братец мой, это великие жертвы, море крови, разруха и бедствия, а результаты ее весьма туманны. А я не охоч до всяких туманностей! Потому и не возьму у тебя бланка заявления в партию. Послушать можно, но не больше! Так-то вот!
— Трусишь?
— Ну, что ты! — усмехнулся Валент. — Просто не жажду быть революционером.
— Стало быть, всем доволен?
— Какое там! — ответил Валент. — Но я против того, чтобы лилась кровь и гибли люди. Верую, что всего можно добиться мирным путем. Всего, о чем ты говорил! Я таков и другим не буду, да и не хочу быть!
11
Поздним вечером Юло Митрон уединился в кузне брата. Раздул жар добела. Вытащил из кармана осколок метеорита и, подержав его на ладони, быстро сунул в раскаленный жар. И опять без устали раздувал, раздувал мехи, надсаживался и потел. Краем глаза следил за метеоритом в огне; заметив, что он раскалился, цепко ухватил кузнечными клещами. Вытащил, с минуту разглядывал, а потом принялся ковать. Мощно бил тяжелым молотом и опять обливался потом. Чуть погодя, когда железо остыло, он снова сунул его в жар, снова раздувал мехи и снова ковал. В оглушающем грохоте кто-то пальцем коснулся его спины. Он обомлел, мороз пробежал по коже. Бросил ковать, быстро оглянулся. В лицо ему склабился тесть, старый Павол Зроп.
— Эва ты где! — сказал он. — Ищу тебя…
— Горит разве?
— Матильда наказала!
— Чего ей?
— Опасается, не повредился ли ты умом…
— Я?
— Не я же! — ухмыльнулся старый Зроп. — И нынче куешь да куешь, а все без проку… Покажь!..
Старик вытянулся, пытаясь взглянуть на наковальню, но Юло загородил ее телом.
— Подите прочь! — с сердцем взревел он.
— И пойду! И скажу, что видел!
Повернувшись, тесть торопливо вышел.
— Целуйте меня все!.. — Юло прикусил губу, так и не договорив. С минуту стоял, пялился немо на дверь, за которой скрылся старик, а потом, строптиво дернув головой, снова начал ковать. С добрый час надсаживался — и выкованное опустил в воду. Вода зашипела, закипела. Спустя время Юло сунул руку в глубокое ведро, вытащил сжатый кулак и неторопливо разжал его — на ладони чернело маленькое железное сердце.
Юло Митрон спрятал сердце в карман, потушил лампу, унял огонь и покинул кузню. Тщательно запер ее. И зашагал по заснеженной тропе под месяцем и звездами с непокрытой головой. А в бараньей шапке нес железное метеоритовое сердце. В какую-то минуту ему показалось, что сердце это завыло, не то застонало. Но следом он как бы почувствовал его вселенский пульс. Он улыбнулся, смял папаху, прижал ее тесно к груди и зашагал бодрей и веселей.
Возле Кристининого дома у него у самого гулко забилось сердце. Он крепко сдавил то место, под которым оно гудело в груди. Подошел к светившемуся окошку: у стола за шитьем сутулилась Кристина. Он дважды обошел дом, пока собрался с духом. Затем, смело постучав, нажал дверную ручку. Дверь не поддалась. Задержав дыхание, он прислушался. Вскоре в сенях зашуршали легкие шаги и отозвался голос:
— Кто там?
— Я, Юло.
Надолго все как бы замерло. Вдруг звякнул засов, двери отворились.
— Можно? — спросил Юло Митрон.
Кристина не ответила, лишь схватила его за руку и потянула. Он сделал два шага. Она затворила за ним дверь и, пока он в сенях обметал бурки, подбежала к окну в занавесила его. Осталась стоять посреди горницы.
Юло подошел к ней с папахой в руке.
Улыбнулся и поклонился ей.
Улыбнувшись, поклонилась и она.
Юло запустил руку в папаху, а когда вытащил — на ладони чернело железное метеоритовое сердце.
— Это мне?! — охнула Кристина.
Он кивнул.
— Чем же я-то… тебя… — запнулась она.
