эпопею 'Россиада', в двенадцати песнях, насчитывающих свыше девяти тысяч стихов. Понятно, насколько значительной казалась эта творческая победа и каким ореолом сразу окружено было имя сочинителя.
Согласно правилам литературной теории классицизма, основу эпопеи должно составлять крупное событие национальной истории, служащее в ней как бы поворотной вехой, после которой страна начинает высший этап своей государственности. Такое событие Сумароков видел в Куликовской битве, Кантемир и Ломоносов — в преобразовании России, учиненном Петром I. Херасков выбрал сюжетом своей поэмы завоевание Иваном IV находившейся под татарским владычеством Казани, что он считал датой окончательного освобождения России от татаро-монгольского ига. В поэме играл большую роль элемент чудесного, представители неба и ада участвовали в борьбе русских с казанцами, и это вмешательство потусторонних сил подчеркивало трудности подвига русских воинов во главе с царем и значение одержанной победы. Включение в поэму 'чудес' также предписывалось правилами. 'Россиада' была написана александрийским стихом — шестистопным ямбом, — и слог автора отличался торжественной важностью 'высокого стиля', вбиравшего в свой состав много славянских слов и выражений. В освещении фактов Херасков опирался на исторические источники, главным образом на 'Казанский летописец', однако идейная концепция поэмы принадлежит автору и должна быть оценена по достоинству.
Херасков, бывший учеником Сумарокова не только в плане литературном, но и в смысле мировоззрения, принадлежал, несмотря на некоторую свою пассивность, к дворянской оппозиции тираническому самодержавию Екатерины II. Позже, напуганный французской буржуазной революцией, он отошел от либеральных взглядов, но в период сочинения 'Россиады' они еще были ему свойственны.
Утопический идеал просвещенного абсолютизма поэт после 'Нумы Помпилия' развертывает в 'Россиаде'. Он показывает читателю молодого царя Ивана IV как вождя русских дворян, но лишь первого среди равных. Царь слушает советы своих приближенных и поступает в согласии с лучшими из них. Единение царя и аристократии кажется Хераскову необходимым условием благоденствия государства, и, не видя его в современности, поэт хочет искать его в историческом прошлом России. Он идеализирует фигуру князя Курбского — независимого дворянина, но верного слуги престола в его изображении — и делает его видным героем своей поэмы. Таким и должен быть истинный аристократ — не льстец, не раб, храбрый воин и мудрый член царского совета. Обстановка патриотического подъема сопутствует всем сценам в лагере русских, и во главе движения победоносных сил идут дворяне.
Однако Херасков понимает, что успех достигнут на более широкой основе и что кроме дворянства в борьбе с татарами участвовали народные массы. Исследователь поэмы проф. А.Н. Соколов в этой связи замечает: 'В центре эпопеи стоит царь Иван Васильевич. Но даже не он — если вчитаться в поэму — является ее главным героем. В 'Историческом предисловии' Херасков пишет, что он имел в виду 'знаменитые подвиги не только одного государя, но всего российского воинства'. Общенародное значение Казанской победы и общенародный подвиг этой победы дали основание поэту назвать свое творение 'Россиадою'. Не Иван IV освободил Россию от татар, а народ, возглавленный Грозным, сбросил с себя остатки татарского ига'. {А.Н. Соколов. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века. М., 1955, стр. 157.}
Итак, русский стан изображен Херасковым единым и стройным, во главе его стоит государь, окруженный советом своих добродетельных и храбрых вельмож. О социальных противоречиях в России XVI века, о положении крестьянства в поэме упоминаний нет — Херасков попросту не видел их, а если бы и видел, то не стал бы говорить о них в героической эпопее, чтобы не омрачить ее патриотического пафоса.
Татарский лагерь представлен совсем иными чертами. Ему уделено много места в поэме, настолько много, что первый критик поэмы А. Ф. Мерзляков сердито спрашивал: 'Кому же теперь посвящена 'Россиада'? Иоанну или Сумбеке? Российским или татарским героям?' {'Амфион', 1815, N 2, стр. 71.} Однако в развернутой Херасковым картине состояния казанских властей нельзя видеть литературного просчета автора, как думал Мерзляков, писавший: 'Это составляет целые три песни, недостойно посвященные интригам ветреной женщины и ее служанке! Не понимаю, как могло патриотическое сердце почтенного Хераскова унизить таким образом триумфы Иоанновы!' {Там же, стр. 59–60.}
В немногочисленной литературе о Хераскове это риторическое восклицание оставлено без ответа. Между тем думается, что татарские сцены в поэме вовсе не лишены смысла и находятся в тесной связи с общей концепцией 'Россиады'. Казанью правит вдова царя Сафгирея Сумбека со своим малолетним сыном. К городу приближаются русские войска, над ним нависла грозная опасность. Но в этот решающий час
(I, 45–46)
К казанскому престолу тянутся, добиваясь руки Сумбеки, военачальники Сагрун и Асталон, неверный Осман изменяет ей с Эмирой, пророческие голоса велят избрать Сумбеке в мужья князя Алея, союзника России, а сердце ее требует другого мужа, — царица запуталась в любовных интригах и забыла о своих государственных обязанностях.
Трудно представить себе, что эти подробно выписанные Херасковым сцены служат только средством для введения в поэму 'романического' элемента. Уж очень похожи они на то 'повреждение нравов' в России и засилье фаворитизма, которое обличал М.М. Щербатов, о котором писал Д.И. Фонвизин: 'Без непременных государственных законов не прочно ни состояние государства, ни состояние государя… Где же произвол одного есть закон верховный, тамо прочная связь и существовать не может; тамо есть государство, но нет отечества; есть подданные, но нет граждан… Тут подданные порабощены государю, а государь обыкновенно своему недостойному любимцу…' {Д.И. Фонвизин. Рассуждение о истребившейся в России совсем всякой формы государственного правления… — 'Русская проза XVIII века', т. 1. М.-Л., 1950, стр. 529–530.}
Живописуя разложение в среде казанских руководителей, Херасков косвенным образом критиковал русские придворные круги во главе с императрицей. Это она, 'Киприда красотой, а хитростью Цирцея', не сумела предотвратить ужасов крестьянской войны и, пренебрегая советами просвещенных дворян, ищет опоры в новом любовнике, предоставив Потемкину неограниченные административные права. Совсем иначе ведет себя идеальный для Хераскова и его единомышленников-дворян государь — Иван IV. Ему безопасен любовный дурман, губительный для правительниц-женщин, он советуется с приближенными, внимает голосу разума, не держит при себе фаворитов — и ему удаются труднейшие подвиги.
Противопоставление такой гражданской утопии и действительности реально существует в поэме Хераскова и обуславливает необходимость 'татарских' песен 'Россиады', против которых напрасно возражал Мерзляков.
По верному наблюдению Г.А. Гуковского, 'в то же время 'Россиада' — это поэма о современной автору проблематике, изображавшая борьбу России с магометанским государством. 'Россиада' была начата Херасковым в самый разгар первой турецкой войны и закончена перед захватом Крыма, когда Российское государство вновь готовилось к схватке с Турцией ради распространения влияния России на Черном море и ради возможности захвата Польши. 'Россиада' в образах прошлого пропагандирует и прославляет политику русского государства. Конечно, эта идея, присущая поэме, могла примирить с нею все слои дворянства и даже правительство. Наконец, с этой же идеей связана и пропаганда христианства, пронизывающая поэму'. {Г.А. Гуковский. Русская литература XVIII века. М., 1939, стр. 198.}
Художественные средства, примененные Херасковым в 'Россиаде', показательны для русского
