уничтожено было две трети повстанцев. Это число подтверждается и данными Орозия, говорящего о 6000 убитых и 900 пленных.
Затем Аппиан сообщает, что после этого Красе бросился на Спартака и вскоре одержал над ним самим блестящую победу. Однако сообщение это может быть поставлено под сомнение, ибо больше нигде об их встрече не упоминается. Возможно, что фракиец принимал участие в одном из обычных арьергардных боев и действительно потерпел поражение, которое Аппиан раздувает до размеров «блестящей победы» римлян.
Вся предыдущая тактика Спартака говорит за то, что он не стремился вступать в серьезный бой с Крассом. Поражение десятитысячного отряда его армии должно было подвигнуть его на то, чтобы не возвращаться в свою штаб-квартиру в Фурии, на берегу Тарентинской бухты, а идти дальше на юг, в Бруттий, нынешнюю Калабрию, где Апеннины тянутся до самого конца Италийского полуострова.
Теперь перед ним с трех сторон расстилалось море, а единственный сухопутный путь вел на север, и он был прегражден численно превосходящими повстанцев римскими легионами. В этом отчаянном положении рабы, должно быть, горько пожалели о том, что весной 72 г. после победы при Мутине на реке По они не последовали совету своего вождя и не ушли через Альпы на родину.
Но фракиец не пал духом. От Сицилии Италию отделяет лишь узкий пролив, и, увидев на море корабли пиратов, он пришел к мысли о возможности переправиться на остров, с тем чтобы, по словам Плутарха, «снова разжечь восстание сицилийских рабов, едва затухшее незадолго перед тем: достаточно было бы искры, чтобы оно вспыхнуло с новой силой». По мнению Плутарха, он желал переправить на Сицилию двухтысячный отряд, чтобы в третий раз взбунтовать местных рабов, ждавших, как казалось, лишь повода к восстанию. Однако большинство историков склоняется к тому, что он собирался спасти всю свою армию.
Со времени завоевания Сицилии в первой Пунической войне (264–241 гг. до н. э.) бесстыдные откупщики, по большей части римские всадники, и столь же бессовестные рабовладельцы нещадно эксплуатировали богатства острова. Огромные армии привезенных из-за моря рабов, содержавшихся хозяевами, словно скот, от зари до зари работали на полях, принося помещикам невиданные доходы. Жестокие хозяева клеймили им руки и лбы и даже в поле не разрешали снимать кандалы, а безжалостные надсмотрщики выжимали из них все возможное.
Неудивительно поэтому, что варварская эксплуатация уже привела к двум большим восстаниям и брожение среди сицилийских рабов продолжалось.
Да и сами жители Сицилии, легковозбудимые и ненадежные, отнюдь не были довольны римским владычеством. Такие города, как Сиракузы и Агригент, не забыли еще о своем былом величии, в сравнении с которым нынешнее положение выглядело просто унизительным. Как раз во время восстания Спартака всеобщее недовольство навлек на себя бесчеловечный наместник Сицилии Гай Веррес, от жестокостей и несправедливостей которого страдал весь остров. Он был так же кровожаден, как и труслив, так же ненавидим, как и презираем, короче говоря, он был настоящим чудовищем, позором Рима и бичом Сицилии. В своей первой обвинительной речи против Верреса Цицерон нисколько не преувеличивал, когда говорил:
«При этом преторе у сицилийцев не было ни собственных законов, ни решений нашего сената, ни общественного права. Теперь всякий житель Сицилии обладает лишь тем, на что не обратился взор этого жадного и самого порочного из всех людей, или же тем, что он отбросил, насытившись… На Сицилии Веррес противоправно присвоил 40 миллионов сестерциев…»
О положении дел на острове Спартак наверняка был так же хорошо информирован, как и местные рабы об успехах их товарищей по несчастью в Италии. Возможно, что они прислали фракийцу известие с призывом прибыть к ним и продолжить войну против Рима на острове, однако данные об этом отсутствуют. Точно известно лишь, что Спартак попытался воспользоваться уникальной возможностью.
Так как у вождя рабов не было ни лодок, ни кораблей, которые можно было бы использовать для переправы, он связался с киликийскими пиратами, которыми кишела тогда западная часть Средиземного моря; плавали они и в проливе между Италией и Сицилией. Тогда они были повелителями морей, владычество которых уничтожил лишь Помпей в 67 г. до н. э., т. е. через несколько лет после описываемых событий. При этом они нападали не только на торговые корабли, но и на приморские города, а жителей их продавали в рабство на эгейском острове Делос, дела на рынке которого обделывались так быстро, что была даже распространена следующая поговорка: «Купец, причаливай, купец, разгружай, все продано!»
Киликийские пираты довольно часто ставили в тяжелое положение и сам Рим, парализуя морскую торговлю, а когда им удавалось захватить много сицилийских или египетских кораблей с зерном, то они ставили под угрозу продовольственное снабжение всей Италии и создавали даже угрозу голода. Насколько сильно они ненавидели Рим, показывает открытая поддержка ими Антиоха и Митридата во время войн, которые эти цари вели против Рима. Если в их руки попадались римские патриции, то иной раз пираты не требовали богатого выкупа, но лишь издевались над ними или даже убивали их. Так, одной из их жертв стал претор Беллиен. Когда он был захвачен, пираты пали ниц перед ним, и казалось, что таким образом они желают почтить высокого римского чиновника; однако они придвигались все ближе и ближе, прижимая его к борту корабля, пока наконец не выбросили прямо в преторском облачении в море.
На этих-то пиратов и понадеялся Спартак. Ему удалось связаться с экипажами нескольких кораблей и предложить им свой план. Зная, что их интересуют лишь деньги и добыча, он передал им огромную сумму и ценные подарки и заключил самый настоящий договор, по которому киликийцы поклялись через несколько дней вернуться с большим флотом, который и переправит восставших рабов на Сицилию.
Так они отплыли, и больше их никто не видел. Напрасно Спартак целые дни проводил на берегу моря; на горизонте не показался ни единый парус. Корсары прибрали деньги к рукам, но обещание свое не выполнили. Почему морские разбойники обманули рабов и бесчестно оставили их в беде, неизвестно. Может быть, их отпугнула береговая охрана, устроенная претором Верресом на Сицилии, а может быть, они были подкуплены римлянами.
После этого вероломства разочарованный Спартак отошел от побережья и закрепился со своей армией в Регии, на крайнем юге Италии.
Красе приблизился к нему, но нападать не решался. При виде гор, покрытых лесами и перерезанных долинами, у него возник другой план. Зачем начинать кровавую битву против десятков тысяч людей, которые в безвыходном своем положении наверняка будут отчаянно драться? Разве рабы не сидят в Бруттии, как в мышеловке? Перед ними — море, справа — море, слева — море, а за спиной — мощные римские легионы. Морской путь на Сицилию им заказан, точно так же не могут они по суше выйти в Луканию и оттуда дальше на север. От Красса требовалось лишь захлопнуть западню и спокойно дожидаться, когда голод поставит восставших на колени.
Как уже упоминалось выше, рабы соорудили двой лагерь на крайнем юге италийского «сапога», т. е. в южной части тогда Бруттийского, а ныне Калабрийского полуострова. И Красе решил «прекратить сообщение через перешеек, имея в виду двоякую цель: уберечь солдат от вредного безделья и в то же время лишить врагов подвоза продовольствия. Велика и трудна была эта работа, но Красе выполнил ее до конца и сверх ожидания быстро. Поперек перешейка, от одного моря до другого, вырыл он ров длиной 300 стадиев, шириною и глубиною пятнадцать футов» (т. е. 53 км длиной и 4,5 м глубиной), «а вдоль всего рва возвел стену, поражавшую своей высотой и прочностью», под которой следует понимать все-таки земляной вал.
Исследователи спорят относительно места, в котором Красе решил отрезать Калабрийский полуостров от континента. Если придерживаться приведенных выше данных Плутарха, то ров должен был пересекать полуостров на границе Бруттия, к северу от леса Сила и неподалеку от города Фурии. Именно этого мнения придерживается Моммзен. Ниссен же считает, что линия эта проходит много южнее, в районе перешейка Тириоло, неподалеку от города Сколаций. Данное предположение представляется нам в большей степени соответствующим действительности, ибо тогда длина укрепления сокращается наполовину.
Как это ни странно, но Спартак не мешал римлянам проводить земляные работы. Возведение столь внушительного сооружения казалось ему малосущественным делом, и он с презрением смотрел на копошащихся в земле врагов.
