к решающей битве, приказал трубить отход, и бегство галло-германских отрядов прекратилось.
Таким образом, Спартак своим решительным вмешательством еще раз спас раскольников от разгрома. Однако от окончательного уничтожения уберечь их все же не удалось, ибо, вместо того чтобы подчиниться наконец вождю, они и теперь упорствовали в своем самоубийственном эгоизме и групповщине. Беда не раскрыла им глаза и не изгнала гордыни из их сердец. Их все так же ослеплял племенной гонор.
И тем не менее Спартак попытался и теперь не оставлять их в беде. Когда кельто-германские отряды отошли от озера и закрепились на горе неподалеку, он устроил рядом и свой лагерь, для того чтобы принудить Красса в случае нападения разделить легионы. Это была достаточно продуманная предупредительная мера, но и она не смогла предотвратить конца германцев, ибо и Красе ответил достаточно хитрым ходом.
Продолжавшееся самоослепление галлов и германцев укрепило уверенность римского полководца в своих силах. То, чего ему не удалось достичь первым своим ударом по отделившейся группе рабов, а именно ее уничтожения, он желал как можно быстрее наверстать хитростью. А спешил он потому, что к тому моменту Гней Помпей подавил наконец восстание Сертория в Испании и готовился к возвращению в Италию. Так что Красе желал разделаться с восставшими без помощи молодого блистательного победителя, ибо он опасался того, что слава окончательного разгрома Спартака достанется Помпею.
Желая ввести фракийца в заблуждение относительно своих истинных планов, Красе приказал разбить напротив обеих армий рабов два лагеря — меньший напротив расположения отделившихся от Спартака галлов и германцев и больший — в виду самого Спартака. В первые дни он вел себя спокойно, будто лишь наблюдая обе группы. Однако ночью перед переходом в наступление сам он с большей частью своих войск перешел в меньший лагерь, оставив, однако, на старом месте свой шатер. Хитрость эта должна была пробудить у Спартака впечатление, что Красе и большая часть легионов находятся перед ним.
Кроме того, римский полководец разделил свою конницу. С помощью одной ее части легат Л. Квинкций предпринял небольшое нападение на основной лагерь восставших, которое отвлекло внимание Спартака и связало его силы, а другую ее часть Красе использовал для того, чтобы выманить галлов из их укреплений.
Стремясь обеспечить на этот раз полное уничтожение группы Каста и Ганника, он приказал двум легатам ночью с 6000 солдат обойти гору, на которой засел враг, и укрыться там, а с началом общего наступления напасть на него с тыла. Под покровом темноты двенадцать когорт отправились выполнять этот приказ. Ради маскировки солдаты и офицеры, в них входившие, прикрыли свои шлемы накидками. Они почти уже заняли указанные позиции, как случилось неожиданное. Две галльские женщины, приносившие жертвы перед лагерем, заметили в утренних сумерках римские когорты и подняли тревогу. Со всей решительностью бросились рабы на неожиданно появившегося врага и значительно потеснили его. Однако, заслышав издалека шум битвы, Красе быстро приблизился и бросил свои отлично вооруженные легионы «в самое кровопролитное», по мнению Плутарха, «за всю войну сражение. Положив на месте 12 300 неприятелей, он нашел среди них только двоих, раненных в спину, все остальные пали, оставаясь в строю и сражаясь против римлян».
Замечание Плутарха о том, что все рабы, кроме двоих, были убиты ударами в грудь, не следует понимать буквально. Этим он хочет сказать лишь, что мужество мятежников никак не согласуется с традиционными римскими представлениями о трусости и несолдатском поведении рабов.
Когда Орозий утверждает, что поле битвы покрывали 30 000 трупов, а Ливии и Фронтин говорят даже о 35 000 павших, то эти сообщения следует считать сильно преувеличенными, как и упоминавшиеся ранее античные оценки численности войск Спартака. Дальше же говорится, что в плен было захвачено лишь 900 повстанцев.
Действительно, значительным представляется сообщение о том, что после этой битвы Красе захватил 5 римских орлов — знамен легионов, 26 полевых штандартов и 5 фасций, т. е. связок прутьев с воткнутыми в них топориками. Если один только галло-германский отряд возил с собой пять орлов, то в скольких же битвах, нигде не упоминаемых римскими историками, одерживала победы армия Спартака!
Обманный маневр части римской конницы, произведенный перед лагерем Спартака, действительно ввел его в заблуждение. И прежде чем он осознал, что стал жертвой военной хитрости, Красе уничтожил отколовшуюся часть рабов во главе с Кастом и Ганником. Теперь опасность нависла над самим Спартаком, ибо он должен был рассчитывать на то, что римский полководец обрушится на него всей мощью своей армии. Поэтому в начале 71 г. до н. э. он отошел со своими отрядами в горы неподалеку от Петелии, нынешнего Стронголи, на восточном побережье Калабрии.
Однако Красе не желал, чтобы враг ушел беспрепятственно. Поэтому он приказал легату Квинкцию и квестору Тремеллию Скрофе следовать по пятам рабской армии и постоянными нападениями препятствовать ее организованному отступлению. Первоначально Спартак не ввязывался в серьезные стычки с римским авангардом. Но когда они действительно превратились в помеху, он на марше развернул свои войска и так ударил по римлянам, которые должны были преследовать его, что последние обратились в беспорядочное бегство, неся бесчисленные потери. Лишь с большим трудом римлянам удалось вынести из боя раненого квестора и избегнуть полного разгрома.
Этим ударом Спартак вновь продемонстрировал, сколь великолепным стратегом он являлся. Если бы подобную блестящую победу в ходе отступления удалось одержать римскому полководцу, то античные историки стремились бы в похвалах ему превзойти друг друга. Раб же, да еще и беглый гладиатор, их признания не заслуживал.
Но пользу из этого успеха извлекли в конце концов не победители, а побежденные, ибо «этот успех и погубил Спартака, вскружив головы беглым рабам», как пишет Плутарх. Превозносясь выше всякой меры, они вновь и вновь похвалялись тем, что будто никто и ничто не может им противостоять. Продолжать отступление для того, чтобы выждать благоприятной возможности, в необходимости чего убеждал Спартак, они теперь считали позором для себя. «Они теперь и слышать не хотели об отступлении и не только отказывались повиноваться своим начальникам, но, окружив их на пути, с оружием в руках принудили вести войско через Луканию на римлян. Шли они туда же, куда спешил и Красе».
Теперь римский полководец более всего жаждал решающей битвы, ибо в Рим пришли сообщения о том, что Помпей, стяжавший лавры победителя в Испании, находится в пути и скоро прибудет в Италию. Его приверженцы в Риме не упускали возможности превозносить его в качестве единственного полководца, способного успешно завершить «гладиаторскую войну», длящуюся уже третий год. «Ведь стоит только Помпею появиться, как он сразу же остановит врага и уничтожит его одним решительным ударом», — говорили они. Ожидания римлян, видевших в Помпее избавление от всех бед, глубоко ранили Красса, и теперь он жестоко сожалел о том, что после прорыва армией Спартака вала в Бруттии сам потребовал от сената призвать на помощь своего самого опасного соперника. Не желая давать Помпею возможности стяжать славу победы над Спартаком, Красе торопился сам разгромить рабов в решающем сражении.
Оно состоялось, очевидно, весной 71 г. до н. э. в Лукании, у впадения Силара в Тирренское море, неподалеку от города Пестум.
Как сообщает Плутарх, Красе разбил свой лагерь рядом с противником и «начал рыть ров. В то время как его люди были заняты этим делом, рабы тревожили их своими налетами. С той и другой стороны стали подходить все большие подкрепления, и Спартак был наконец поставлен в необходимость выстроить все свое войско. Перед началом боя ему подвели коня, но он выхватил меч и убил его, говоря, что в случае победы получит много хороших коней от врагов, а в случае поражения не будет нуждаться и в своем».
Всем своим соратникам, последние два года делившим с ним беды и радости, он хотел этим показать, что и теперь, когда речь идет о победе или поражении, жизни и смерти, о том, чтобы быть или не быть, он до последнего вздоха остается верен им.
С этими словами он подал знак к наступлению и сам ринулся в бой пешим. Героически пробивался он сквозь ряды римлян, падавших под ударами его меча, и старался не упускать из виду римского полководца, так как желал сразиться с ним один на один. Но до Красса он в гуще боя не добрался и убил лишь двух центурионов, преградивших ему путь.
Хотя повстанцы бились как львы, очень скоро стало ясно, что они не в состоянии противостоять превосходящим числом и вооружением легионам. Тысячи павших покрыли уже поле битвы, но тех, кто погибал возле них под ударами мечей и копий, было еще больше.
