Спартак также был тяжело ранен копьем в бедро, но не отступил. Опустившись на колено и прикрываясь щитом, он ожесточенно защищался против наседавших на него врагов до тех пор, пока окончательно не рухнул под их ударами. Напрасно искали потом на залитом кровью поле его труп — найти его под горами мертвых тел оказалось невозможным.
И на этот раз повстанцы бились с присущим им презрением к смерти, однако, после того как ряды их пришли в беспорядок, началась самая настоящая резня. Сколько людей погибло во время битвы, неизвестно. Число их так велико, что не может быть оценено точно. Преуменьшенным следует считать утверждение Аппиана, что римляне потеряли лишь 1000 человек, и преувеличенным — сообщение Ливия, будто бы потери рабов составили 60 000 человек.
Показательным является замечание Ливия, сообщающего, что победившие легионеры обнаружили в лагере рабов 3000 римских граждан и освободили их. Этот факт опровергает утверждения, например, будто Спартак регулярно уничтожал пленных.
Что же касается бесчеловечности, то ее проявил именно Красе. Те, кто спасся на поле битвы, укрылись в горах Южной Италии, но и туда добрался римский полководец. Долгое время они защищались, разбившись на четыре группы, т. е. практически до тех пор, пока не пал последний из них. Однако еще 6000 рабов имели несчастье попасть в плен. Красе приказал их распять для того, чтобы трупы, несколько месяцев висевшие потом на крестах, служили доказательством его победы и средством устрашения других рабов, т. е. вселяли бы уверенность в души одних и ужас — в других. Шесть тысяч крестов, поставленных вдоль Аппиевой дороги, продемонстрировали всему миру, как Рим наказывает людей, осмелившихся подняться против своих угнетателей: борцов за свободу ожидает та же судьба, что и разбойников. Во времена, когда военнопленных обычно делали рабами, восставшие и вновь плененные рабы не могли рассчитывать на милость возвращения в рабство.
Однако эта беспрецедентная охота за людьми желаемого успеха не принесла. Ибо еще один пятитысячный отряд рабов продолжал прочесывать Луканию. Он-то и лишил миллионера и военачальника в последний момент той награды, которой он так жаждал. Вот что сообщает об этом Плутарх:
«Хотя Красе умело использовал случай, предводительствовал успешно и лично подвергался опасности, все же счастье его не устояло перед славой Помпея. Ибо те рабы, которые ускользнули от него, были истреблены Помпеем, и последний писал в сенат, что в открытом бою беглых рабов победил Красе, а он уничтожил самый корень войны. Помпей, конечно, со славой отпраздновал триумф как победитель Сертория и покоритель Испании». Это было 27 декабря 71 г. до н. э. «Красе же и не пытался требовать большого триумфа за победу в войне с рабами, но даже и пеший триумф, называемый овацией, который ему предоставили, был сочтен неуместным и унижающим достоинство этого почетного отличия».
При таком малом триумфе полководец не ехал по улицам Рима, стоя в колеснице, запряженной четверкой лошадей, в лавровом венке и сопровождаемый звуками труб. Он шел пешком, в сандалиях, в венке из мирта, а сопровождали его флейтисты, так что и сам триумфатор производил не столько боевое, устрашающее, сколько вполне мирное впечатление. К тому же флейта считалась инструментом исключительно мирным, а мирт — любимым растением Афродиты, дочери Зевса и Дионы, более всех других богов ненавидевшей насилие и битвы. Кроме того, овациатор имел право принести в жертву всего лишь овна, но не быка.
Однако сенат не был удовлетворен столь ограниченным чествованием Красса и потому разрешил ему, учитывая заслуги в деле спасения Отечества, быть увенчанным не миртовым, а лавровым венком.
«Тотчас же вслед за этим Помпею было предложено консульство, а Красе, надеясь стать его товарищем по должности, не задумался просить Помпея о содействии, и тот с радостью выразил свою полную на то готовность, ибо ему хотелось, чтобы Красе так или иначе всегда был обязан ему за какую- нибудь любезность; он стал усердно хлопотать и, наконец, заявил в народном собрании, что он будет столь же благодарен за товарища по должности, как и за само консульство».
Впрочем, дружба эта дала первые трещины уже вскоре после их совместного вступления в должность в 70 г. до н. э. Они все время соперничали друг с другом, пытаясь затмить один другого. Как подчеркивает Плутарх, в год этого консульства расположение народа удалось завоевать Крассу, принесшему Геркулесу огромную жертву, устроившему угощение для 10 000 человек и раздачу трехмесячного запаса хлеба для всех граждан.
Так начался политический взлет миллионера, который десятилетием позже, в 60 г. до н. э., образовал вместе с Помпеем и Цезарем первый триумвират.
Но это не имеет уже никакого отношения ни к Спартаку, ни к восстанию рабов и гладиаторов.
Относительно программы Спартака и значения его восстания историки придерживаются различных взглядов. При этом постоянно возникает вопрос о причине разрыва между фракийцем Спартаком и кельтом Криксом, а также о том, привели ли к расколу повстанцев их различные этнические, национальные интересы.
Предлагаемые гипотезы невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть сколь-либо убедительным образом. Недостаток источников, которыми мы располагаем, исключает, по-видимому, окончательное решение спорных проблем, связанных с восстанием Спартака.
Время от времени некоторые исследователи усматривают в восстаниях II и I вв. до н. э. проявления некоего «Интернационала рабов», который ставил своей целью объединение всего пролетариата античного мира в борьбе против тогдашней буржуазии и построение социалистического общества. Эту точку зрения критикует Фогт в упоминавшейся нами выше монографии.
Относительно всего этого периода Фогт предполагает некоторую координацию действий повстанцев в Италии и на Сицилии, считавшейся главным прибежищем беглых рабов.
Разнообразные возможности контактов и передачи сведений объясняют, каким образом распространялись искры мятежа. «И не нужно придумывать для этого какой-то «Красный Интернационал». К тому же на этом фоне солидарность рабов между собой в эпоху восстаний оказывается довольно слабой». Никогда не было между восстаниями четкой взаимосвязи, точно так же как никогда на выдвигалось и принципиального требования уничтожения рабства как социального института. «Стремления к преобразованию общества и хозяйства простирались лишь до требований раздела имущества, но не отмены собственности на средства производства, т. е. это был социализм раздела, а не обобществления». Свободный пролетариат, распавшийся на нищих крестьян и полуголодных горожан, никогда серьезно не поддерживал рабов. Хотя многие обедневшие крестьяне и поденщики присоединились к Спартаку, городской пролетариат продолжал относиться к восстанию враждебно. «Дикие грабежи свободных пролетариев, имевшие место во время обеих сицилийских войн, свидетельствуют об отсутствии пролетарского единства. Философские учения и мистические религии, утверждавшие принцип единства рода человеческого и равенства всех смертных перед лицом божества, не могли еще служить обоснованием пролетарского мировоззрения, объединяющего сех угнетенных в борьбе против существующего социального порядка. Все, в том числе и революционно астроенные граждане, были твердо убеждены в том, что рабы были, есть и будут. В такой изоляции рабам не оставалось ничего иного, как убивать своих господ и завладевать их имуществом, завоевывая силой свободу, в праве на которую им отказывал весь мир».
Образ жизни в войске Спартака, всегда справедливо делившего всю добычу, представлял собой типичный военный коммунизм. Планов же относительно переустройства общества у него, по-видимому, не было. «Целями были: возвращение рабов домой, борьба против Рима, установление связи с Сицилией; Италия же рассматривалась как театр военных действий, а не как страна, подлежащая преобразованиям».
Распятие 6000 рабов из войска Спартака вдоль Аппиевой дороги, соединявшей Рим с Капуей, знаменовало окончание эпохи великих восстаний, но не эпохи рабства. Ибо, несмотря на свой размах, спартаковская война не раскрыла глаза римской аристократии на все значение «рабского вопроса». Отношение современников этих событий к рабам почти не изменилось, хотя к тому времени начали осторожно высказываться идеи сосуществования. Так, стоик Посидоний усматривал в жестокости отдельных хозяев, проявляемой ими в отношении собственных рабов, опасность для общества в целом. Кроме того, было сделано открытие, что раб также обладает душой и потому ему нельзя запрещать принимать участие в религиозных праздниках. Рабам предоставили также право организовать объединения, которые возникли
