– Пора возвращаться домой, дружище.
– В матушку-Россию? – расхохотался Микали. – Возможно, там действительно ваш дом, старина, но мне там делать нечего. И если уж на то пошло, вам тоже. Вы слишком долго отсутствовали. Вам дадут талон на право посещения закрытого отдела ГУМа, но это все равно не „Гуччи'. А когда вы встанете в очередь на Красной площади, чтобы взглянуть на Ленина, вам припомнится Париж, Елисейские поля и запах каштанов после дождя.
– Очень поэтично, но сути не меняет. Моя старенькая бабушка страдала от ревматизма и за сутки предсказывала дождь.
Я могу предчувствовать неприятности с неменьшей точностью. Пора уносить ноги, уж поверьте мне.
– Для вас, возможно, – упрямо насупился Микали. – Но не для меня.
– Но что вы намереваетесь делать? – В голосе Девиля звучало искреннее недоумение. – Я не понимаю.
– Жить одним днем, не загадывая на завтра.
– А когда наступит роковой час и за вами придут?
Свободный кашемировый свитер Микали скрывал пистолет в кобуре. Его правая рука вдруг выскользнула из-за спины, сжимая „вальтер'.
– Помните мою „ческу'? То мое лондонское оружие. А вот – местный вариант. Я же говорил – я всегда наготове.
Зазвонил телефон. Микали извинился и направился 'в глубь дома. Девиль же присел на балюстраду, глядя на Докос и попивая коньяк. Конечно, Микали прав. Единственный город, где стоит жить – это Париж. Ну, еще Лондон, в хорошую погоду. Москва для него теперь – всего лишь пустой звук. Девиль подумал о русской зиме и невольно вздрогнул. К тому же у него там никого практически нет. Какие-то двоюродные братья. Вот и вся родня. Однако разве у него есть выбор?
Микали с радостным видом вернулся на террасу. В одной руке он держал бокал, в другой – бутылку „Наполеона'.
– Все-таки жизнь – удивительная штука, – объявил он, лучась от возбуждения. – Звонил Бруно, Бруно Фишер, мой агент. С ним связался Андре Преви. В субботу – последний вечер фестиваля „Променад'. Мэри Шродер должна была исполнять концерт Джона Айленда. Но накануне она, дурочка, играла в теннис и сломала руку.
– И вас просят выступить вместо нее?
– Преви предложил поменять программу. Я сыграю Четвертый концерт Рахманинова. Мы уже исполняли его вместе, так что много репетировать не придется. Итак, посмотрим. Сегодня четверг. Если я успею на вечерний самолет, то завтра прилечу в Лондон. И у меня останется два дня на репетиции.
Девиль никогда не видел Микали таким оживленным.
– Нет, Джон, – запротестовал он. – Возвращаться сейчас в Лондон – самое худшее. Я нюхом чую беду.
– Фестиваль „Променад', – мечтательно протянул Микали. – Самое значительное событие музыкальной жизни Европы. Какого черта – всего мира! Знаете ли вы, что там происходит на закрытии?
– Нет.
– Тогда вы упустили одно из самых впечатляющих событий в жизни. Зал набит битком, ни одного свободного кресла, а на пространстве перед сценой плечом к плечу толпятся молодые ребята, три дня стоявшие в очереди. Представляете, что значит получить приглашение играть в такой вечер?
– Да, – медленно кивнул Девиль. – Представляю.
– Ничего вы не представляете, старина. Абсолютно ничего.
Одним глотком Микали допил коньяк и швырнул бокал с обрыва. Стекло блеснуло на солнце, как кусочек живого огня, и рассыпалось на мельчайшие осколки на камнях внизу.
Кэтрин Рили проснулась и некоторое время не могла припомнить, где находится. Кроме нее, в комнате никого не было. Часы показывали полтретьего дня.
Она надела джинсы и простую белую блузку, сунула ноги в босоножки и отправилась на поиски Микали.
В гостиной его не оказалось. Звук голосов привел ее на террасу, где она увидела его в обществе Девиля.
Джон бросился к Кэтрин навстречу, обнял за талию, чмокнул в щеку.
– Тебе лучше?
– Кажется.
– Жан-Поль, позвольте представить вам свет моей жизни, доктора Кэтрин Рили. Предупреждаю: следите за тем, что говорите, а то она запсихоанализирует вас до смерти.
– Очень приятно, доктор. – Девиль галантно поцеловал даме руку.
Микали, не в силах сдерживаться, сжал ее ладони в своих.
– Я только что разговаривал по телефону с Бруно. Преви хочет, чтобы я заменил Мэри Шродер. С Рахманиновым!
Кэтрин знала, что для Микали „Рахманинов' значил только одно – Четвертый концерт.
– Когда? – спросила она.
