Поэзия Латинской Америки

Опять заря. И снова шум ветвей.
Стихи, роса и терпкий запах рани.
Забытое волнение, навей,
навей душе обман воспоминаний.

И горечи мне принеси чуть-чуть,
чтоб скуку пресноватую приправить.
Но ты молчишь. Ты не наполнишь грудь
былой тревогой. Что с собой лукавить!

И я молюсь, молюсь о той заре,
о том объятье — там, на пустыре,
о той дрожавшей на ветру косынке,

о мятой мальве, о дыханье трав,
о кратком счастье, что, со мной устав,
ушло навеки — вон по той тропинке.

Пантеизм

Своей гранитной гармоничной плотью
скала нагая
взметнулась к бесконечности, в полете
изнемогая.

Зюйд гонит волны рать за ратью,
дробя их об утесы,
и хриплые ревет проклятья
под стон их тысячеголосый.

Как черный символ океанской
души, внезапные провалы
зияют на груди гигантской
меж радугой и гребнем вала.

Даль не прорежут альбатроса крылья,
и парус не мелькнет на водной круче,
не видно ни следа от киля,
ни тучи.

И лишь под шквалом ураганным
кипит свирепой круговертью
бой между жизнью — океаном —
и камнем — смертью.

Удары волн ударом встречным
превозмогая,
сама насмешка над быстротечным
скала нагая.

Проходит жизнь, и постепенно
жар чувств исходит в пепел серый,
а в сердце из песка и пены
слагаются аккорды «Мизерере».

АГУСТИН АКОСТА[154]

Повозки в ночи Перевод А. Голембы

Вол сопит, а возчик смотрит туча тучей,
тянутся повозки чередой скрипучей.

Тянутся повозки, и скрипят их оси
посреди широких тростниковых просек.

И влекут колеса, тяжелы и грубы,
сладкую поклажу — будущее Кубы!

Землю под кубинским звездным небосводом
янки придавили сахарным заводом.