С темного неба, как из ночлежки душной,сонное и тупое,смотрит лицо ее с миною злой и скучнойот перепоя.По ней стосковались бары,вакхово стадо млеет, —сброд салютует дымом дрянной сигарылуне городских окраин, трущобной фее.И та не в обиде — как дома в любой подворотне.И по сердцу каждый бражниклуне городских окраин — бывалой сводне,искусной в полночных шашнях.Трущобный содом хохочет,ликуют ловцы удачи;луна воровская, кума непроглядной ночи,о темных делах судачит.А свет фонарей в туманесочится, как яд из ампул,и плачет шарманка, — и тяжко толпу дурманиттаинственный вальс сомнамбул.Но кратко веселье плебса, а гаснет фонарь последний —я вот над трущобным мракомкуда-то на новый шабаш луна улетает ведьмой,махнув помелом гулякам.Ищет ночлег оборванец,стихают шаги за дверями,полночный патруль выправляет зигзаги пьяниц,и мостовые стелятся пустырями.И, грязный от слез и пудры, один лишь Пьерро с гитаройслоняется, шут печальный, в ночи пустынной и душной,спеша для луны исторгнуть какой-то куплетик старыйи никому не нужный.
Мама, румба, барабаны и труба!Мамимба-барабан, мабомба-барабан!Мама, румба, барабаны и труба!Мабимба-барабан, мабомба-барабан!Эту румбу пляшет черная Томаса!Эту румбу пляшет Хосе Энкарнасьóн!У Томасы ляжки заходили ходуном;а у негра ноги — живые две пружины,и живот пружинит, и, весь пружиня,к ней на каблуках подходит он.Каблуки-чаки-чаки-чараки́!Чаки-чаки-чаки-чараки́!Тугие ягодицы девчонки Томасы —два огромных шара — вокруг оси незримойв сумасшедшем ритме начали вращаться,бросая дерзкий вызов дрожью сладострастной,когда пошел в атаку Че Энкарнасьон;у Че — марионетки — мускулы крепки,весь дугой он выгнут, корпус откинут,руки — недвижны, ноги — в работе,волны равномерно сотрясают чресла,и вперед он устремлен.Продолжайте пляску-чече-пляску-пляску!Продолжайте пляску-чече-пляску-пляску!Продолжайте пляску-чече-пляску-пляску!Черная Томаса дразнится упорно, —
