его труды, смятенья и заботы,настолько он ушел в свои работы,что сам похож на образ деревянный.Вы старика Лаку в толпе найдете:его волнует жизнь простолюдина,он ловит жесты, чтобы воединосвоих собратьев слить в древесной плоти.Настолько зорок он, настолько точен,что люди узнают в резных фигурахсебя самих — молчащих и понурых,как старые деревья вдоль обочин.Приблизив нож к безликой заготовке,старик, чье сердце пышет юным жаром,всю страсть свою передает ударам,расчетливым, как выстрел из винтовки.Творя святого, он и добр и страшен.Он нож ведет то бережно, то резко.Порой нежнее льна его стамеска,порой остра, как плуг на теле пашен.Он дев святых дарит земной красою,как чародей, вселяя жизнь в обрубки:он алой краской им наводит губкии окропляет их глаза росою.Он дружен с древесиной, и похоже,что в нем сплелись тугие волоконцадеревьев — этих изваяний солнцас причудливым тиснением на коже.…Змеится стружка цвета золотого.Лоб старика в тяжелых каплях меда.И повторяют люди из народа:«У старика Лаку лицо святого».
Ослепляющий жаворонков
Он ослепляет птиц.В рассветный часон видит в дрожи глаз затменье солнца.Рука его порою так трясется,как будто он себя лишает глаз.Такая уж у старца работенка,весь день к нему поток людей стремится,считают люди, что слепая птицапоет особо сладостно и тонко.Едва лишь солнце патокой рассветазальет испепеленные пригорки,а он уже сидит в своей каморке,зажмурившись от солнечного света.Кому обязан он своим уменьемстыдливо ослеплять живую влагу?В каких краях, кто обучил беднягупоспешному насилию над зреньем?Он прячет свой испуг за жалкой ложью:у ослепленной птицы чище трели…Но каждый раз, волнуясь, еле-елес предательской справляется он дрожью.Ему не сладко в этой гнусной роли,которую всегда играть готов он.Как раб, цепями к ремеслу прикован,он трудится — и корчится от боли.Вот начал он…Рубаха липнет к телу,едва в его руке забьется птица.Он жалко улыбается — и злится,все не привыкнет к этакому делу.Он вздрагивает, плоть живую жаля,
