Поэзия Латинской Америки

близнец счастья,
крылья, поднявшие Перу над Америкой,
зоревая ступень истории,
древнее золото флоры…
Время вознесло тебя на своих плечах
к высотам Мачу-Пикчу
и за руку вывело в равнины побережья.
Ты — сама жизнь;
материал, из которого сделано имя Перу;
четкие шеренги зерен —
боевой авангард лакомой снеди;
заплетенная легендами грива;
желтый гранат неколебимой любви;
сок, в котором бродит пенистая мечта;
гордый брат картофеля;
плод, от рожденья поделенный
по-братски, поровну:
знамя индейских общин;
причастие остроконечных Анд —
их кровь и просвира;
священный початок,
манна земная,
жемчуг мифа,
посох слепого,
прибежище нищих,
неугасимый зеленый факел…
С тебя начинается вкус отчизны.
Из твоих белых сосцов, —
перуанский початок, маисовое Перу, —
сочится млечная вечность.

СЕБАСТЬЯН САЛАСАР БОНДИ[245] Перевод Б. Дубина

Рождество в разлуке

Знаю, что кто-то вдали сейчас
пыль отряхнет с нашей детской елки
и замерцают на ветках помятые звезды.
Знаю, что кто-то качает стаканом в такт
замирающим нотам перуанского вальса,
нарушая семейный порядок в декабрьский вечер.

Стол наш будет накрыт, и никто
не обернется взглянуть, как вхожу я,
как сажусь на законное место старшего сына
и напеваю, хмелея, и прерываю молчанье
чем-то сердечней этой грошовой открытки.

«Доброго вам рождества!» — говорю, как сказал бы:
«Снова я здесь», — потому что люблю этот мирный покой,
где неспешное время вышивает украдкой
крестики счастья на темной изнанке нужды.

Знаю, что кто-то вдали сейчас
к двери рванулся, вспугнув расстоянья, как птицу,
и встречает меня, и смеется, смеется…

Собственноручное завещание

Оставляю мою тень,
что иголкой в улице засела
и с тоской озирается на стены,
на окна в решетках, за которыми любить не умела
на город мой с его каменным небом.
Оставляю призрачные руки,
что скользили по клавишам, бедрам, и струям и вéкам медовым,
мои пальцы, с которых сошли эти строчки
поступью той, чье сердце, как обшлага, сносилось.
Оставляю лысую голову, лапки мои паучьи,
мое платье, в подпалах от сгоревших предвестий,
полинявшее от лампы над поздней книгой.
Оставляю побитые крылья, мою игрушку,
заводную лошадку, что годами скакала
к тем верховьям, где ключ величья и смерть для смерти.
Оставляю эти несколько книжиц, потраченных ленью,
образ мира в груде мутных осколков
и заглохший стон под лавиной молний,
что зажат в зубах, как щепотка раскисшей глины.