Он взял записку и пробежал по ней взглядом. А затем негромко процитировал:
– Странный текст, – резюмировал полковник Жук задумчиво.
– Да, Андрей Сергеич, очень странный.
– Как вы думаете, к кому Эльза Багирова обращается в этом послании?
– Может быть, к себе самой. Тогда это констатация неизбежности смерти. А может быть, к кому-то еще.
– И тогда это похоже на угрозу, верно?
– Верно.
Полковник Жук вздохнул:
– Думаю, именно так нам и нужно расценивать это послание. – Он протянул ей листок: – Идите, работайте, Мария Александровна. Я на вас надеюсь. На вашу работоспособность и интуицию.
Любимова кивнула и вышла из кабинета начальника.
9
Человек, сидевший перед Марией, был невысок, коренаст, мордат и небрит. В зубах – тлеющая сигарета. Одет в синий свитер с оленями и вельветовые черные брюки. По виду – не то слесарь из далеких 80-х, не то певец-бард оттуда же.
– Итак, вы следователь Петр Иваныч Лапников, – сказала Маша, вдоволь насмотревшись на своего конфидента.
– Ну, – сказал он и усмехнулся. – А вы – та самая Любимова. Не знал, что у нас на Петровке работают такие симпатичные опера.
– У
Здесь тоже все пропахло совдепией. Даже мебель полированная.
– Нравится? – поинтересовался, дымя сигаретой, следователь Лапников.
– Нет, – честно призналась Маша и отвела взгляд от отвратительного глиняного горшка с торчащим из него ободранным кактусом. – Год назад вы, Петр Иванович, вели дело Эльзы Багировой.
– В точку, – кивнул Лапников. – И почему вас заинтересовало это старое дело?
– Не такое уж оно и старое.
– Для кого как. Так зачем вам понадобилось ворошить прошлое, Мария Александровна? Вам мало своей работы? Или вы собираетесь писать книгу?
– Книгу я писать не собираюсь. А дело это заинтересовало меня тем, что в нем кое-чего недо- стает.
– Да ну? – Лапников стряхнул с сигареты пепел в белое блюдце с синей надписью «Ленинград». – И чего же именно?
– Вы ссылаетесь на протокол-объяснение одной из свидетельниц. Номер протокола – четыре дробь два. Но самого протокола в деле нет. Как вы можете это объяснить?
Следователь недобро прищурился.
– А я должен это объяснять? – спросил он сухим, неприветливым голосом.
– Думаю, да, – сказала Маша.
Он сунул окурок в блюдце, почти вдавил его, затем посмотрел на Машу, резко подался вперед и хрипло проговорил:
– Послушайте, дамочка…
– Мария Александровна, – поправила Маша. – Если вам не нравится мое имя, можете обращаться ко мне по званию – товарищ майор.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза – крепкий, кряжистый, недружелюбно настроенный мужчина с повадками обозленного медведя и хрупкая молодая женщина, на узком, чуть удлиненном лице которой не читалось даже намека на испуг или смущение. Взгляд ее был твердым и холодным, и, поняв, должно быть, с кем имеет дело, следователь вдруг оттаял, откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.
– Пардон, – сказал он примирительно. – Извиняюсь. Я уже не помню всех подробностей этого дела. Как-никак прошел целый год. Да там, собственно, и помнить-то нечего. Послушайте, Мария, сейчас почти конец рабочего дня. Почему бы нам не плюнуть на все эти дурацкие дела и не закатить в какой-нибудь бар? Вы когда-нибудь были в «Гнезде глухаря»?
Оперативник развязно улыбнулся. Мария улыбнулась в ответ, но улыбка ее была холодной, как кусок замороженного стекла, и такой же острой.
– Послушайте меня, капитан Лапников, – спокойно и отчетливо произнесла она. – Вы можете навести обо мне справки, и вам скажут, что более въедливого сотрудника, чем я, на Петровке не найти. Поэтому кончайте валять дурака и отвечайте на мои вопросы.
Оперативник, почуяв в ее словах угрозу, прищурился.
– И что это значит?
– Я намерена выяснить, куда девался протокол-объяснение. Чего бы мне это ни стоило. И не важно, сколько времени и сил у меня на это уйдет. – Мария пристально посмотрела в лицо капитану Лапникову. – Вы понимаете, о чем я говорю?
– Понимаю, – отозвался тот. – А теперь послушайте вы меня, дамочка. «Объяснялка», в отличие от протокола допроса, не имеет процессуальной силы и является формальным первоначальным документом. Даже если вы до чего-то там докопаетесь, мне нечего бояться. А если будете вставлять мне палки в колеса… – Оперативник сделал паузу, сверля Машу таким же холодным взглядом, как у нее самой, после чего договорил: – Я вас с говном смешаю.
– Что ж… – Любимова улыбнулась. – Полагаю, это объявление войны. А воевать я умею и люблю. До встречи у прокурора, капитан. Если раньше вас не вызовут на допрос в отдел внутренних расследований.
Маша встала со стула.
– Постойте, – пробасил Лапников. – Не торопитесь.
– Ну?
Капитан улыбнулся, и на этот раз в улыбке его не было ничего развязного.
– Мария Александровна, мне кажется, мы не с того начали разговор.
– Правда? Тогда начните его, как нужно.
– Присаживайтесь. Не могу говорить, когда собеседник стоит, а я сижу. Тем более когда собеседник – женщина.
– Дамочка, вы хотели сказать?
– Не придирайтесь к словам, Мария Александровна.
Мария снова села на стул и выжидательно посмотрела на Лапникова.
Капитан помолчал немного, не то набираясь решимости, не то подбирая нужные слова, а затем спросил – осторожно и негромко:
– Зачем вам все это нужно, майор?
– Я расследую дело об убийстве двух девушек, – сказала Маша. – И я не хочу, чтобы убили кого-то еще.
Лапников наморщил лоб:
– Вы правда думаете, что это старое дело прольет свет на нынешние убийства?
– Я в этом уверена.
– Что ж… Если так… Пожалуй, я могу вам кое-что рассказать. Но при одном условии. Вы забудете о том, что из дела исчез протокол. И сохраните в тайне то, что я вам скажу.
Любимова едва заметно усмехнулась.
– Это не одно условие, а целых два.
– Пусть так. Вы согласны?
– Я согласна. Рассказывайте.
Лапников выждал еще немного, а затем начал – твердым, бойким голосом, будто в прорубь прыгнул:
